Осколки великой мечты - Анна и Сергей Литвиновы

– Ладно, Ника Александровна, я понял, – с каменным лицом ответил Кислов. Ника сообразила, что ему уже говорили нечто подобное учителя из гимназии. – Давайте второй вопрос!

Ника слегка опешила. Честно говоря, она думала, что педагогическая дискуссия продлится несколько дольше.

– Что, вам действительно нужна своя передача? – усмехнулся он, продолжая бесцеремонно ее разглядывать.

– Нет, – твердо ответила она. – Мне нужно другое.

Она протянула ему папку с копиями документов, изъятых из сейфа Соломатина.

Кислов быстро просмотрел бумаги. Пару раз метнул на Нику заинтересованные взгляды. Один раз не удержался, прищелкнул языком.

– Откуда это у вас? – требовательно спросил он.

Она неопределенно пожала плечами.

– Хорошо, спрошу иначе. Это – ваш интерес? Или чье-то поручение?

Тут она не колебалась:

– Интерес – лично мой. С этим можно что-нибудь сделать?

– С этим – нет, – твердо сказал Кислов, показав на папку. И пояснил: – При нынешнем развитии печатного дела таких фальшивок можно наклепать тысячи.

– У меня будут подлинники, – заверила Ника. – Мне просто хотелось знать ваше мнение… Имеет ли это какую-то ценность?

– Кто еще об этом знает? – требовательно спросил он.

– Больше никто, – твердо ответила Ника.

Перетрусившего Полонского упоминать вовсе не обязательно. Инну – тем более.

– Мы много не заплатим, – вдруг сказал Кислов.

Ника в первое мгновение не поняла, опешила. Но тут же сообразила:

– А мне много и не надо.

«Отлично, я и не думала, что на этом можно заработать!»

Он строго посмотрел на нее:

– Десять штук «зеленых». При условии полного эксклюзива.

Ника решила не торговаться и кивнула головой.

– Оригиналы я получу через пару дней. И немедленно свяжусь с вами…

Она устало откинулась в кресле. Кислов внимательно посмотрел на нее и впервые за вечер заговорил нормальным, человеческим тоном:

– Ника Александрована… вы уверены? Уверены, что вам стоит затевать эту кашу?

Ей показалось, что он спрашивает ее искренне. Оказывается, его голос умеет быть бархатным и встревоженным. Если бы он с сыном так разговаривал!

Ника вздохнула:

– Мне совсем не хочется затевать эту кашу. Но другого выхода у меня нет.

Она поднялась:

– Пойдемте покажу вам подземный ход. Мальчишки, наверно, уже заждались…

Пятница, 20 октября, утро.

Баргузинов

– Принести вам кофе? – Официантка ласково прикоснулась к его плечу.

Он вздрогнул, взглянул на нее. Нависает над ним – высокая, тощая, в бархатном блестящем костюмчике.

Не будет он кофе. Иван буркнул:

– Принеси водки.

– Что-нибудь закусить?

– Не надо. Только водки.

В глазах у девушки блеснуло сожаление. Молодая еще, не привыкла. Пытается его отрезвить. Жалеет. Официантка склонилась к нему, сказала настойчиво:

– Давайте принесу тарталеток. С семгой.

Пока они беседовали, дилер объявил новые ставки. Баргузинов поставить не успел. Супервайзер, наблюдавший за игрой, звякнул в колокольчик. Официантка обернулась на звук. Старший менеджер сделал ей страшные глаза. Это означало: «Вали отсюда. Не приставай к клиенту. Из-за твоих тарталеток он проиграет на сто долларов меньше».

Девушка поспешно отошла. Баргузинов вновь повернулся к игровому столу. Господи, что он делает! Сколько он уже здесь? И сколько здесь оставил? Квадраты рулетки сливались в сплошное зеленое полотно. Стрекочущий шарик звучал словно адская музыка. Иван уже ничего не понимал. Не понимал, куда он ставит, зачем, как, по какой системе. Баргузинов знал только одно: сегодня ему не везет. И знал, что раньше, в такие невезучие дни, он просто пожимал плечами – подумаешь, потерял сто баксов! – и перебирался из казино куда-нибудь в ночной клуб. Но сегодня… Точнее – вчера… А может – позавчера… На него что-то нашло. Он никак не мог отсюда уйти. Фортуна издевалась. Изредка показывала ему остренькие зубки, давала чуть-чуть выиграть. Ивану придвигали столбики фишек, на душе теплело, хотя разум подсказывал: «Ты просадил уже в сто раз больше!» И он опять играл, ему снова казалось: все, везение вернулось, он знает, чувствует, какой сектор сейчас выпадет. И ставил по пятьсот баксов на последнюю треть, на числа от 24 до 36.

И даже угадывал. Почти угадывал – выпадало совсем рядышком: 23 или «зеро». А он собирался с силами и вновь испытывал свою судьбу, и она вновь над ним издевалась. Издевалась так, что даже прожженные циники, соседи по игровому столу, смотрели на Баргузинова с сочувствием. Внутренний голос посылал его за покерный стол, внутренний голос шелестел в ухо: ставь больше, ты сейчас выиграешь. И он ставил, и получал со сдачи четыре десятки, и швырял карты на стол, к восторгу игроков, и кричал дилеру: «Ну-ка, открывай свою пару шестерок. Или что там у тебя? Три шестерки? Четыре?! Может, у тебя вообще игры нет? Ну и черт с тобой, у меня – бонус![3]

Официантка уже бежала к столу с запотевшей бутылкой шампанского, а дилер под ненавидящим взглядом супервайзера в страхе открывал свои карты. И объявлял дрожащим от удивления голосом: «Че-четыре валета… Каре десяток проиграло!»

«Что ты делаешь, Баргузинов? – говорил он сам себе. – Уходи, идиот, остановись!»

Иван вставал, шел к кассе, обменивал оставшиеся фишки на деньги. Но у него, как назло, все время оказывались некруглые суммы: четыре тысячи сто тридцать долларов… потом две тысячи пятьдесят… потом тысяча сорок. И он возвращался в игровой зал – разделаться с некруглым остатком. И опять зависал, опять начинал верить, что фортуна наконец ему улыбнется. Ведь карта – не лошадь, должно наконец повезти!

Но лошадь везти отказывалась. Иван уже давно не замечал, во что он играет и на что ставит. Мысли ускакали далеко прочь от прокуренного и провонявшего потом казино. Мысли вернулись туда, откуда он их отчаянно гнал. Куда жестоко не пускал все последние дни. Он опять думал о Нике. И в голове пульсировали ясные и четкие мысли: «Я – идиот. Я играл неправильно. Я ставил не на то…»

Он мучительно вспоминал их с Никой жизнь. Разве плохо им было? Да, оба заняты на работе, встречаются лишь на пару часов по вечерам, но что это были за вечера!

Иван всегда считал, что Нике с ним – хорошо. Что ей его резкость даже нравится. Казалось, она любила, когда Иван встречал ее грозным: