Паутина - Пол Дж. Макоули

Сандра Сэндс спросила:

— Что с вами, сэр? Вам плохо?

Когда я в последний раз видел это место, оно еще дымилось от пожара. Мимо него на большой скорости проехал полицейский фургон, лавируя между перевернутыми выгоревшими автомобилями — преследовал двух бандитов на скутере. Слишком резко повернув по направлению к Спи-талфилдсу, скутер вошел в занос и упал. Водитель фургона ударил по тормозам, и меня сбросило со скамьи на ребристый металлический пол, так что я не видел, как бандиты ринулись в разных направлениях. Когда я выбрался через заднюю дверь фургона, увидел только девушку и четырех полицейских, преследовавших ее.

Шел третий день Инфовойны. После марша протеста на шоссе G7 конференция переросла в бунт. И бунт все ширился. Хакеры и микроволновые бомбы уничтожили телефонную связь по всей стране, Интернет и широковещательные сети, стерли базы данных банков и всю информацию по кредитным картам, разрушили суперкомпьютеры Национальной службы коммуникации и хранения данных. После того как подложенные в машину бомбы превратили в руины ключевые здания лондонского Сити, разгоряченные бунтовщики сделали все, чтобы разрушить остальное. Мятежи организовывались спонтанным союзом либеральных анархистов, антикапиталистов, зеленых радикалов и неолуддитов. Группировки ирландских монархистов воспользовались суматохой и принялись производить автомобильные бомбы, но так и осталось неясным, кто заплатил хакерам и кто заложил микроволновые бомбы. Власти обвиняли нечестивый союз Кубы, Ливии и внутренних врагов, но никаких доказательств не было — только противоречивые факты и голословные утверждения. Это была современная война.

Всего несколько часов назад я рассказал свою военную историю Лоре Силлс. Я страдал от головокружения и всхлипывал, лишь наполовину что-то соображая, оглушенный злополучной смесью болеутоляющего и «Джека Дэниелса». Разумеется, это была моя личная версия произошедшего, а истиной была самая большая катастрофа, вызванная Информационной войной. После Инфовойны не осталось ничего определенного. Факты перестали быть абсолютными, они сделались неуловимо призрачными. Даже собственной памяти нельзя теперь доверять.

Я руководил эвакуацией документов из офисов страховой компании, которая лишилась всех окон из-за разорвавшейся неподалеку бомбы, и участвовал в операции взвода Тоби Паттерсона. Мы ехали через развалины Сити. Время близилось к полуночи. Уличные фонари не горели, но небо было чистым. Бледная, точно кость, луна освещала высокие фасады офисных зданий. Окна разбиты, на улицах полно обрывков бумаги и обломков стекла. Огромный кратер в том месте, где микроволновая бомба врезалась внутрь фургона — одна из трех, чей электромагнитный импульс уничтожил всю информацию на жестких дисках компьютеров лондонского Сити. Станции метро «Ливерпуль-стрит» и «Бродгейт» все еще полыхали, и только благодаря этим огням Тоби Паттерсон, вооруженный автоматом, направлял свой мотоцикл…

Та девушка не могла убежать далеко: она повредила ногу, когда упала со скутера. Тоби Паттерсон и его люди кинулись за ней почти тотчас же. И вскоре я услышал крики, почти нечеловеческие. Когда я подбежал, Тоби Паттерсон смотрел, как трое полицейских избивали распростертую на земле девушку дубинками. Неуклюжие, словно средневековые рыцари, в бронежилетах и защитных шлемах. Их полицейские дубинки поднимались и опускались, будто поршни какой-то жуткой машины. Боже, как они ее избивали! Отыгрывались за все три дня оскорблений и гнева. Девушка свернулась в жалкий комочек, издавая гортанные выдохи всякий раз, когда удар по ребрам прерывал ей дыхание.

Я закричал на Тоби Паттерсона, он подошел ко мне и вложил в руку свою полицейскую дубинку.

— Или мы — их, или они — нас, — сказал он. — Делай свой выбор.

Двое из его людей остановились, наблюдая за нами, третий продолжал уродовать девушку, целясь в колени и локти.

Я сунул дубинку Паттерсону в руки и сказал, что сейчас позвоню и вызову подкрепление. Мои мысли натыкались на клаустрофобный рев в голове, но я совершенно четко, хотя и разрозненными кусками, осознавал происходящее. Как в замедленной съемке, я увидел Тоби Паттерсона, сделавшего шаг назад и занесшего руку. Его дубинка с резиновым наконечником, начиненным свинцом, двигалась к моему лицу с ленивой неизбежностью поезда, терпящего крушение. Затем все ускорилось. Дубинка влетела в лицо, разбила губы и сломала челюсть. Выбила четыре зуба и опрокинула меня на землю.

— Не выпускайте ее! — крикнул кто-то, а потом раздался другой голос: — Дайте мне! Дайте мне!

Я стоял на коленях, прикрыв ладонью поврежденную скулу, сплевывая кровь и окровавленный гравий. Совершенно четко помню, как разглядывал собственную кровь, заливавшую неровный слой битого стекла и кирпичных осколков.

Девушка корчилась на земле, двое мужчин схватили ее за руки и держали, а Тоби Паттерсон пытался стащить с нее джинсы. Подбежал еще один полицейский, вытащил пенис и помочился на нее; один из тех, кто держал девушку, отступил назад, потому что струя попала ему на сапог, девушка начала брыкаться и уже почти вырвалась, когда ее джинсы опустились ей на лодыжки. И тогда тот, кто мочился, поставил сапог ей на шею. Лицо девушки, белое и отчаянное, находилось всего в нескольких футах от моего.

Не помню, пытался ли я снова кинуться на них. Помню только, как бежал к фургону. Лицо у меня горело и немело, но в голове была только одна мысль: хотя по всей стране телефонная связь выведена из строя, в фургоне под передним сиденьем есть неуклюжая армейская радиостанция. Я уже почти добежал до фургона, когда кто-то, опустив голову, промчался мимо меня, размахивая руками. Я увидел его лишь мельком — к тому времени мой правый глаз распух и закрылся, — но я был уверен, что это возвращается один из мотоциклистов, чтобы спасти свою подружку. Он что-то выкрикивал. Думаю, звал ее, но на самом деле я просто не помню. Затем он бросил бомбу. Взрыва я не слышал. Помню только, как ударился о боковую стенку фургона под градом раскаленного металла.

Наверное, я мог бы его остановить. Он ведь проскочил мимо меня почти вплотную, я мог бы опустить руку ему на плечо — уж это-то наверняка было в моих силах. В конце концов, я мог бы просто повиснуть на нем. Наверное, он и тогда взорвал бы бомбу: он был готов это сделать. Тоби Паттерсон и остальные трое полицейских не погибли бы. Может быть, и девушка осталась бы жива. Они ее крепко избили, но вряд ли успели убить.

Около года я решал это простое алгебраическое уравнение, да так и не решил его для себя. Судьба других полицейских меня совершенно не волновала, но ведь я мог спасти девушку. Меня оправдали в том, что я выжил, но предсмертное заявление Эндрю Фуллера о том, что я испугался и побежал, когда отряд противостоял двум террористам, никто не пытался скрыть, так что многие теперь презирали меня. В худшие моменты жизни я и сам в это верил: вина всегда преувеличивает наши страхи и отравляет доверие к собственной памяти. Причина, по которой я никогда не рассказывал свою историю Джули, заключалась не в страхе, что она мне не поверит. Нет. Я боялся не поверить себе самому…

Так что меня переполняли ядовитые опасения, когда я поднимался за Сандрой Сэндс по двум маршам давно выведенных из строя эскалаторов на второй этаж. Наверху передо мной предстала картина разгромленного офиса, где полусгоревшие остатки столов баррикадой громоздились вдоль одной из стен, мотки проводов свисали из дыр, пробитых в низком потолке, сбитый ковер на полу белел следами водяных потоков, и повсюду лежали кучи собачьего дерьма.