Юла и якорь. Опыт альтеративной метафизики - Александр Куприянович Секацкий

уравнять в правах с детским умилением и элементарной восторженностью. И что же? Восхищение забавным котиком и толстым енотом, разве оно не входит в ожидаемое слишком человеческое? Тут имеется подключение к принципу удовольствия в его самом незатейливом, опирающемся на простую чувственность варианте. Примыкающие виды деятельности (занятия) такого непосредственного подключения не имеют, но при этом, безусловно, входят в формат слишком человеческого и являются общепонятными: намерение починить зонтик (исполненное намерение!), покрасить забор, подвезти человека, если ты на машине и если этот человек торопится. Если простая валюта удовольствия здесь не задействована, то почему я не могу рассчитывать услышать приятное жужжание счетчика, означающее, что мне начисляются «кларенсы» и «дистинкты»: ведь я не бездельничал, не вел себя антисоциально, не валял дурака и даже устал к концу дня. Какой вам еще нужен эквивалент общественно полезных затрат труда и присутствия? Да и кстати, что любопытно, эти «кларенсы» – я, пожалуй, больше люблю их не за то, что можно на них купить (приобрести), а за приятное жужжание начисляющего их счетчика.

И вот перед нами встают первоначала нового мира, с которых, если мыслить рационально, следовало бы мир и начинать. Но сколько столетий и даже тысячелетий потребовалось, чтобы подойти к этой простоте! Как выяснилось, даже «элементарная клеточка товарного производства» была вовсе не элементарной с точки зрения более фундаментального производства человеческого в человеке, и лишь теперь, с устранением и сбросом многовековых усложнений, что-то предельно простое и внятное начинает наконец вырисовываться.

Так явным образом происходит очищение удовольствий: больше не нужно вставать на цыпочки и изображать из себя ценителя высокой эстетики Ренессанса. И тратить время на поиск крупиц удовольствия на страницах Джойса и Пинчона. И уши можно больше не утруждать атональной музыкой: вообще вывести из культурного кода Шенберга, Веберна, Ксенакиса и прочих. Ну и в итоге деньги получать за простые и понятные вещи, ведь не зря же теперь денежные единицы носят такое имя – «кларенсы»…

И это еще не все, что-то еще может быть сюда добавлено к этому вторично упрощенному, проступающему из тумана миру. Что-то помимо прояснившегося наконец источника заработка и источника эстетического удовольствия, поскольку теперь нет нужды маскироваться и формировать иновидимость. Теперь следует отметить, что этим двум редукциям предшествует общая социальная транспарация[104]. Какого рода осложнения пытается устранить и уже устранила она? В дополнение к двум упомянутым – экономике, где была отчасти развеяна мистика денег, и эстетике(торжество эстетики ми-ми-ми) – следует упомянуть еще как минимум три: демократизацию сферы публичного (включая публичную политику), демократизацию истины и упрощение этики, связанное с включением ее в состав слишком человеческого. И тогда мы можем выписать эти пункты последовательно и проанализировать их с учетом друг друга. Лишь в этом случае перед нами, возможно, откроется истинный смысл происходящего и можно будет давать общую оценку, отталкиваясь от некоторых метафизических критериев. Вот эти пункты в произвольном порядке:

1) Демистификация экономики.

2) Демократизация эстетики (опускание искусства с небес на землю).

3) Демократизация этики.

4) Демократизация истины с сопутствующим лишением ее нимба.

7

Что ж, рассмотрим обретенные первоначала с учетом друг друга и без поспешности в вынесении вердикта.

Демистификация экономики. Это пока всего лишь тенденция, с некоторым трудом различимая в кредитно-электронных начислениях и платежах, как отмечалось, даже сам термин «криптовалюта» отражает суть дела с точностью до наоборот – и все же привыкание общества и даже рынка к эквивалентной оплате простого, но признанного присутствия (вместо фетишизма рыночной стоимости) говорит о многом.

В идеале опять-таки ты должен быть сам себе кошелек и собственный эмиссионный центр. Весьма неожиданное подтверждение тезиса «Все свое ношу с собой».

Демократизация эстетики. Кошечки и другие кубики эмоционального букваря уже основательно развеяли воспетую Вальтером Беньямином ауру. Тут процесс происходит на уровне буквальной визуализации: аура есть некий возвышенный туман (mist), от которого и происходит термин «мистика». Соответственно, развеивание тумана, даже самого возвышенного, и есть демистификация, что среди прочего означает и уравнение труда художника с прочими видами честного труда, не притязающего на общение с музами и на оседлание крылатого Пегаса. Удачную фотку может сделать всякий, так же как и рассказать свою историю, пусть незамысловатую, – но ведь в стихии «сторителлинга» все истории равны или должны быть равны. Усилия по аннулированию эстетической ауры следует отметить особо: они уже увенчались созданием своеобразной валюты, вытесняющей и замещающий фимиам. На сегодняшний день единицы такой региональной валюты именуются лайками, они простым количественным образом используются для измерения, скажем так, художественной ценности вклада. Все же фимиам, полагающийся поэту, художнику, автору возвышенного, состоит из воскурений, пусть даже символических – а это тоже своего рода туман. Несколько столетий он вполне устраивал художника, относясь к сфере сладчайшего, – в отличие от денег, которые художника не устраивали (правда, исключительно своим количеством).

Но всеобщее развеивание тумана в ходе великого вторичного упрощения затронуло и ауру, и мистику, и фимиам. Все перечисленное замещают теперь (пока) лайки; заодно они замещают такие ненадежные материи, как речи утонченных критиков и молчаливое признание тонких ценителей и знатоков. В каком-то смысле лайки суть те же «кларенсы», а, скажем, просмотры – «дистинкты», и все это суть прямые свидетельства демократизации сферы публичного. Вспоминается недавняя поездка в Самару.

На конференции в Самаре В. А. Конев читал доклад о пьедестале и подиуме, полагая, что современная культура утратила пьедестал, сохранив лишь подиум. В действительности, пожалуй, и пьедестал и подиум постигла одна и та же участь: оба они потеряли свою топологию возвышенности.

Ведь все же и подиум, несмотря на все насмешки со стороны жрецов Логоса, культивировал по-своему не менее строгий отбор, и как раз аскеза вокруг алтаря косметички была последней значимой жертвенной практикой. Да, демонтаж пьедестала в экзистенциальном и психологическом измерении был зафиксирован уже давно, тут даже нечего добавить, разве что смехотворные потуги прижизненной канонизации правильных политических фигур. А вот размывание подиумов есть явление последнего времени. Для выхода на подиум все же требовался безусловно признанный sex appeal – вещь, казавшаяся неподдельной. К этому можно было относиться сколь угодно критически, но все понимали, что это критика дождя за то, что он мокрый. Однако социальные сети изменили все.

В самом общем смысле социальные сети стали сокрушительной критикой достаточного основания, если не в логическом, то уж точно в онтологическом плане. Выяснилось (или вдруг оказалось), например, что для публикации не нужно никакого другого основания, кроме простого желания – собственного желания, если угодно, простой «неленивости». Возможность сделать свой опус потенциально доступным для всех возникла практически сразу с появлением социальных сетей, и прежний механизм