Возлюбленная - Тони Моррисон

Никто не знает, что с ним произошло. Больше его никто не видел, если не считать той встречи у маслобойки. Поль Ди знал лишь, что Халле исчез, так и не предупредив Сэти. Потом он увидел его – на корточках с перемазанным маслом лицом. Может, когда он подошел к дверям и попросил позвать Сэти, этот чертов учитель успел уловить в его голосе тревогу и этого оказалось достаточно, чтобы учитель немедленно схватился за ружье, которое всегда при нем. Возможно, Халле сделал другую ошибку: сказал «моя жена» как-нибудь так, что учителю это не понравилось. Сэти говорит, что вроде бы слышала выстрелы, но не выглядывала из окна спальни миссис Гарнер. Однако Халле в тот день точно не был убит или ранен, потому что Поль Ди видел его значительно позже, когда Сэти уже убежала, хотя никто ей не помогал; когда Сиксо уже отсмеялся в первый и последний раз; когда бесследно исчез его брат, Поль Эй. Он видел Халле, перепачканного маслом, с пустыми, как у рыбы, глазами. Может, учитель стрелял ему вслед? Или под ноги, чтобы проучить за очередной проступок? А может, Халле сам забрался в тот амбар, спрятался там на чердаке и оказался запертым на замок вместе с добром учителя. Все возможно. Он исчез, и остальные были предоставлены самим себе.

Поль Эй после обеда снова отправился таскать бревна. Они должны были увидеться теперь только дома, после ужина. Однако дома брат не показывался. Он исчез бесследно. Поль Ди в точно назначенное время отправляется к ручью, надеясь, что брат пошел туда чуть раньше; ясно, учитель что-то пронюхал. Поль Ди добирается до ручья, и ручей совсем сухой, как и обещал Сиксо. Он ждет там Сиксо и Поля Эй вместе с женщиной с тридцатой мили. Однако через какое-то время появляется только Сиксо; руки в крови, а языком, точно языком пламени, беспрерывно облизывает губы.

– Ты Поля Эй видел?

– Нет.

– А Халле?

– Нет.

– А кого видел?

– Никого. И в хижинах тоже; там только дети были.

– А Сэти?

– Дети ее спали. Она, должно быть, еще у миссис Гарнер.

– Я без брата не могу уйти.

– А я ничем не могу тебе помочь.

– Может, мне пойти и поискать их?

– Ничем не могу тебе помочь.

– Ну ты-то что думаешь?

– По-моему, они сразу в кукурузу придут.

И Сиксо поворачивается к той женщине; они прижимаются друг к другу и начинают шептаться. Она вся светится каким-то внутренним светом. А только что, пока они с Полем Ди, скорчившись, сидели в кустах на покрытом галькой берегу ручья, в ней не было ничего особенного – так, какая-то черная тень в темноте, еле дышит от страха.

Потом Сиксо собирается выползти из кустов, чтобы отыскать спрятанные заранее ножи. Кажется, он что-то слышит. Черт с ними, с ножами! Скорей! Они втроем карабкаются вверх по берегу ручья, а учитель, его ученики и еще четверо других белых мужчин бегут им наперерез. С фонарями. Сиксо подталкивает женщину с тридцатой мили, и она бежит дальше по руслу ручья, а Поль Ди и Сиксо бегут в другую сторону, к лесу. Обоих окружают и связывают.

Перед рассветом воздух становится сладким. Он напоен ароматами цветов, которые так любят пчелы. Стреноженный, как мул, Поль Ди чувствует босыми ногами росистую душистую траву. Он думает об этой траве и о том, где все– таки может быть Поль Эй. И тут Сиксо резко оборачивается и хватается за дуло ближайшего ружья, направляя его на себя. И начинает петь. Двое белых отталкивают Поля Ди в сторону и привязывают к дереву. Учитель говорит: «Живым. Живым. Мне он нужен живым». Сиксо рвется у них из рук и, кажется, ломает кому-то ребра, но со связанными руками не может как следует схватить ружье. Белые решают подождать. Может быть, ждут, пока он допоет? Пять ружей нацелены на певца; белые слушают. Поль Ди их почти не видит, потому что они стоят вне освещенного фонарем круга. В конце концов им это надоедает, и один из них бьет Сиксо прикладом по голове. Когда Сиксо приходит в себя, он уже привязан к дереву, а перед ним разожжен костер из веток орешника. Учитель, видно, передумал. «От этого все равно толку не добьешься», – говорит он. Должно быть, его убедила в этом песня Сиксо.

Костер разгораться не желает, и белые сердятся на самих себя; они не были готовы к такому повороту событий – их позвали, чтобы поймать беглого негра, а не убить его. Костер едва горит, на таком разве что мамалыгу готовить. Сухой хворост попадается редко, а трава промокла от росы.

Увидев эти жалкие языки пламени, Сиксо распрямляется. Он допел свою песню. И теперь смеется. Журчащим смехом – так смеются сыновья Сэти, когда кувыркаются в сене или плещутся в дождевой луже. Его ноги поджариваются на медленном огне; штанины дымятся. Он смеется. Ему почему-то смешно. Поль Ди догадывается о причине, когда Сиксо перестает смеяться и громко кричит: «Семь-О! Семь-О!»

Дымящий, упрямо не желающий разгораться огонь. В конце концов им пришлось пристрелить Сиксо, чтобы заткнуть ему рот. Пришлось.

Связанный, шагая среди душистых трав и цветов, которые так любят пчелы, Поль Ди слышит, о чем говорят белые, и впервые узнает свою цену. Он всегда знал, вернее, считал, что знает ее – цену своих сильных рук, цену своего труда, цену себя как работника, который может принести ферме большую пользу,

– но теперь он узнает свою стоимость, выраженную в долларах. Цену своего роста, веса, физической силы, сердца, ума, мужских достоинств и своего будущего.

Как только белые добираются до места, где привязали лошадей, и садятся верхом, они успокаиваются; теперь они разговаривают о трудностях, с какими пришлось столкнуться. Трудностей хватает. В который раз они твердят учителю, что Гарнер совершенно испортил своих рабов. Он ведь противозаконными делами занимался, Гарнер этот: позволял своим ниггерам подрабатывать на стороне, чтобы выкупить себя на волю; даже позволял им ружьями пользоваться! Может, вы думаете, он спаривал своих негров, чтобы получить побольше рабов? Нет, черт побери! У него, видите ли, были совсем другие намерения: он хотел, чтобы они жили в браке! Бред какой-то! Учитель вздыхает и говорит, что прекрасно все это знает. Он ведь и приехал сюда только затем, чтобы навести наконец порядок. Но теперь все оборачивается куда большими неприятностями: мало ему было идиотского наследия Гарнера, так теперь еще и два негра пропали, а может, и три, потому что вряд ли они найдут того, по имени Халле. А невестка чересчур слаба, и проку от нее никакого. Черт побери, не хватало только, чтобы все остальные негры теперь разбежались со страха! Придется продать вот этого долларов за девятьсот, если получится, а потом вовсю следить за той беременной самкой, и ее детенышами, и за этим Халле, если он его отыщет. Денег, которые он получит за «вот этого», хватит на двух молодых, лет двенадцати—пятнадцати. И тогда, если считать беременную самку, ее троих щенков и еще одного, который вот– вот родится, у него с племянниками получится уже семь рабов; может статься Милый Дом и окупит все, что ему пришлось из-за этой фермы пережить, все его хлопоты.

– Ты думаешь, Лилиан поправится?

– Вряд ли. Хотя кто ее знает.