Камила - Станислава Радецкая

Мне хотелось добавить, что могу лишь предостеречь, но не осуждать, но я не посмела. Она молчала и, когда я заплела ее косу, вскочила на ноги.

— Мне нужно тебя отблагодарить, — заявила моя госпожа и оглянулась, прикусив губу. Она была похожа на взъерошенного чижика в пестром домашнем платье. — Ты этого заслуживаешь. Чего ты хочешь? Денег? Или я подарю тебе свое платье. Или игольницу, которую брат привез из Парижа.

Я глядела на нее исподлобья. Ее неожиданная щедрость мне не нравилась, как будто она хотела меня подкупить, и я пожала плечами.

— У меня все есть, госпожа, — я собрала гребни, сняла с них волосы и положила в сундучок.

— Так не бывает, — она подбоченилась и приложила палец ко рту. — Может быть, тебе нужно больше свободного времени, чтобы встречаться с твоим кавалером?

— У меня нет кавалера.

— Перестань, — она взяла мою ладонь; пальцы у нее были теплыми. — Я же видела вас сегодня. Все знают, зачем юноши с девушками ходят в лес. Но я не буду тебя ругать за это. Любовь есть любовь: у тебя ли, или у меня.

— Но он недостоин вас, госпожа, — вырвалось у меня, и я тут же прикусила язык.

— Не тебе судить, неблагодарная, — баронесса брезгливо выпустила мою руку, как будто она обернулась ядовитой змеей. Настроение у нее переменилось, как майская погода. — Ты просто сама хочешь к нему в постель! Поди вон, и попробуй только рассказать кому-нибудь о том, что видела сегодня. Я клянусь, я выпорю тебя своими собственными руками.

Я молча сделала книксен. На щеках у госпожи появились пунцовые пятна от волнения, и я попятилась к дверям, пока она совсем не разозлилась. Как ни крути, она была моей госпожой, и мне надо было служить ей верно, но совесть моя толковала иное, чем подсказывал долг.

В ту ночь я не могла заснуть и ворочалась на узкой постели, размышляя о том, что мне делать. Единственным человеком на земле, который знал обо мне все и мог дать дельный совет, был Иштван, но где теперь его носило? Мне надо было затаиться, чтобы успокоить юную баронессу, но сомнение точило мне душу, и я решила приглядывать за Штауфелем. Даже имя его походило на имя дьявола, и этой ночью мне снился ад — такой же, о каком твердил по воскресеньям священник.

Утром я вела себя тише воды и ниже травы и призналась баронессе, что да, это ревность говорила моими устами, потому что она, госпожа, столь прекрасна, что любая девушка позавидовала бы ее красоте и роду. Конечно, это было ложью, но ложью была и вся моя история, которую знали в этом доме, и баронесса поверила мне, потому что желала поверить; она бродила в дивных садах мечтаний, где все было подчинено ее чувству, и великодушно меня простила, потому что нет лучше ощущения превосходства над соперницей.

Глава семнадцатая

Она сделала меня своей наперсницей и щедро делилась тем, что таилось на душе. Баронесса хотела выйти за Штауфеля замуж, но еще в детстве ее обручили с дальним родственником, и отец не согласился бы на нарушение клятвы. Господин Штауфель был ниже ее по происхождению и вовсе не богат, но он говорил ей, что это не имеет значения и ради нее он готов на многое, разве что надо подождать до осени. Я не верила его словам ни на грош, но разубедить госпожу не пыталась, чтобы опять не вызвать ее гнева. Легче всего было рассказать правду ее матери или отцу, но тогда они бы выгнали вон наглого юнца, и мои попытки узнать о его делах -- провалились.

Я помогала им встречаться и лгала ее матери, выгораживая баронессу во время их кратких свиданий. Больше они не уходили так далеко, и им редко удавалось остаться наедине, чтобы не вызывать подозрений у прочих — поцелуи в укромном месте, записки, стихотворения — мне кажется, даже ее брат не подозревал о том, что творилось на душе у его сестры. Зато он заметил, что я слишком часто оказываюсь рядом и всякий раз отпускал скабрезные шутки за моей спиной, подгадывая миг, чтобы они дошли до моих ушей. Со служанками он не церемонился, и, как мне довелось обиняком услышать, несколько раз они с господином Штауфелем ездили в деревню, чтобы портить девушек.

Этот слух дошел и до баронессы, и в тот день она сказалась больной и не пожелала выходить из своих покоев. В чем-то госпожа и правда была больна — словно запертая в клетке дикая рысь, она меряла спальню шагами, от окна к дверям и назад, резко разворачиваясь, хмурясь, как будто вела внутри себя долгий и тяжелый разговор. Со мной она не говорила и отказывалась от еды, так что мне приходилось дважды относить поднос назад на кухню и безмолвной тенью маячить в углу, склонившись над шитьем, пока она не устала настолько, что рухнула без сил в постель.

Я укрыла ее и принесла разбавленного вина, чтобы смочить ей пересохшие губы, но она оттолкнула мою руку и упрямо отвернулась.

— Надо выпить, госпожа, — велела я, и она взглянула на меня. Глаза у нее нехорошо блестели. — Иначе ваша матушка позовет доктора, и он сделает вам кровопускание, а вы плохо его переносите.

— Доктора? — она еле улыбнулась, и мне это понравилось: значит, не все было так плохо.

— И доктора тоже, — кивнула я.

Баронесса вздохнула, и я помогла ей приподняться с подушек, чтобы она не подавилась, пока пьет. Взгляд у нее стал чище, но она вздохнула