Ущелье дьявола - Александр Дюма

— Хорошо! — со смехом сказал Самуил. — Что скажет обвиняемый? — спрашиваете вы. Он, в свою очередь, станет обвинителем, вот и все. Я применю закон возмездия. Ведь если бы я совершил преступление другого характера, кражу или убийство, то я понимал бы самоуверенность моих обвинителей. Я трепетал бы, бежал бы… Но в настоящем случае, о чем идет речь? О вовлечении в соблазн молодой девушки. Ну так что же? Ведь моя мать тоже была вовлечена в соблазн. У меня есть письма, которые доказывают ее сопротивление и преступную настойчивость ее соблазнителя. Разве умерший свидетель не так же силен, как живой? Что касается до этой бутылочки, она, правда, служит уликой против меня. Но она служит уликой и против другого. Кто мешает мне сказать, не стесняясь того, правда это или нет, что я обнаружил состав этого снадобья, анализируя снадобье, которое я нашел в подобной же бутылочке, оставленной соблазнителем у моей матери?

— О, какая гнусная клевета! — вскричал барон.

— А кто вам сказал, что это клевета, и кто может это доказать? — возразил Самуил. — Теперь понимаете ли вы мой способ защиты, барон Гермелинфельд? Я не преступник, я мститель.

Он умолк. Барон, весь потрясенный, с дрожащими руками, с холодным потом, выступившим на его седой голове, хранил молчание.

Торжествующий Самуил продолжал:

— Итак, г-н барон, я жду вызова в суд. Графиня Эбербах, я жду вашего звонка. А пока — до свиданья.

И бросив им это «до свиданья» словно угрозу, он вышел из комнаты, не через тайный ход, а через дверь, которую громко захлопнул за собою.

— Самуил! — крикнул барон. Но тот был уже далеко.

— О, дитя мое! — сказал барон Христине, которая, онемев от ужаса, прижималась к его груди. — Этот Самуил — фатальный человек. Ты видишь, я ничего не могу с ним поделать. Но я сумею тебя защитить. Будь осторожна, никогда не оставайся одна, будь всегда с кем-нибудь. Надо бросить этот замок, весь его осмотреть и перестроить. Будь спокойна, я буду сторожить и охранять тебя.

В это время в коридоре раздались шаги.

— Это идет Юлиус! — воскликнула успокоившаяся Христина.

И в самом деле, в комнату вошел Юлиус.

— Милый папа! — сказал Юлиус, обнимая барона. — Мне сказали, что вы уже несколько часов ждете меня, и что меня искали по всему лесу. Но меня там не нашли по той простой причине, что я там вовсе не был. Я по своему обыкновению отправился с ружьем на плече и с книгой в кармане. Но ружье у меня оставалось без дела, потому что я занялся книгой. Отойдя с милю от замка, я уселся на траве, вынул своего Клопштока, да и читал его до вечера. Во мне мечтатель всегда берет верх над охотником. Но вы, должно быть, имеете сообщить мне что-нибудь важное и спешное?

— Увы, да, Юлиус.

— Что же такое? Я вижу, вы очень опечалены.

Барон взглянул на Христину и, казалось, оставался в нерешительности.

— Вас стесняет мое присутствие? — поспешила сказать Христина. — Так я уйду.

— Нет, останься, дитя мое. Ведь у тебя нет недостатка в твердости и решительности, не правда ли?

— Вы меня пугаете, — сказала Христина. — О, я предчувствую какое-то несчастье.

— Ты должна знать, зачем я сюда приехал, — продолжал барон. — Я рассчитываю на твою помощь, чтобы уговорить Юлиуса решиться на то, о чем я хочу его просить.

— Что же я должен сделать? — спросил Юлиус. Барон подал ему письмо.

— Читай вслух, — сказал он.

— Это письмо от дяди Фритца, — сказал Юлиус.

И он прочел следующее письмо, по временам останавливаясь от волнения:

Нью-Йорк, 25 августа 1811 г.

«Мой милый брат. Тебе пишет умирающий. Я страдаю болезнью, от которой нет спасения, и поднимусь с постели, на которой лежу уже два месяца, только для того, чтобы перелечь в могилу. Мне остается жить еще три месяца. Мой близкий друг доктор, который очень хорошо знает мой характер, уступил моим настойчивым просьбам и не скрыл от меня печальной истины. Ты тоже знаешь меня и можешь судить, что если это и подействовало на меня очень сильно, то вовсе не потому, что я боюсь смерти или жалею о жизни. Я пожил довольно, и мне удалось путем деятельности, труда и бережливости нажить такое богатство, которое будет весьма полезно для благосостояния твоего и моего возлюбленного племянника. Но мне хотелось бы видеть ваше счастье, прежде чем я умру. Мне хотелось обратить в деньги все мое добро, привести их к вам в Европу и сказать вам: будьте счастливы! Это была награда, которую я сулил себе за все свои труды. Мне казалось, что бог удостоит меня этого. Но бог судил иначе, и да будет воля его. Итак, мне никогда не суждено увидать свою родину. Никогда не увижу я тех, кого люблю больше всего на свете. Чужие люди закроют мои глаза. Я говорю это не для того, чтобы призвать вас сюда обоих, т. е. тебя и сына, или хоть одного из вас. Тебя удерживают твой долг, его — счастье. Я и не зову вас. Притом, вам пришлось бы очень спешить. У вас едва остается достаточно времени, чтобы успеть увидеть, как я буду умирать. Вам придется потерять три месяца для того, чтобы подарить мне один день. Не стоит вам приезжать. Правда, я удалился бы в другой мир счастливым, если бы ваш дружеский взгляд провожал меня туда в последний час моего существования, истраченного на труды, понесенные ради вас. Хотелось бы тоже иметь подле себя верного человека, которого можно было бы сделать исполнителем моих последних распоряжений. Но, видно, мне было написано на роду умереть в отчуждении и одиночестве. Прощайте. О вас моя последняя мысль, и вам все мое богатство. Зачем я покидал вас? Впрочем, я не раскаиваюсь, потому что оставлю вам кое-что к вашему благополучию. Главное, не подумайте, что я зову вас к себе. Горячо обнимаю вас обоих. Твой умирающий брат

Фритц Гермелинфельд».

— Папа, — сказал Юлиус, вытирая слезы, — в вашем возрасте и вашем положении вы не можете предпринять долгого путешествия. Но я могу поехать и поеду.

— Благодарю, дитя мое, — сказал барон. — Именно об этом я и хотел тебя просить. Но как же Христина?

Вся побледневшая Христина опустилась на стул.

— Разве я не могу ехать вместе с Юлиусом? — спросила она с волнением.

— Разумеется! Я возьму тебя с собой, — сказал Юлиус.

— А Вильгельм? — спросила молодая мать.

— Правда!.. — сказал Юлиус.

— Ребенка невозможно брать в такое дальнее путешествие морем, — сказал барон. — Мальчик в последнее время чувствует себя очень хорошо, но ведь он такой слабенький. Как перенесет он плавание и перемену климата? Если Христина поедет, то должна будет оставить ребенка на мое попечение.

— Оставить мое дитя! — воскликнула Христина.

И она разразилась слезами.

Отпустить мужа без себя ей казалось невозможным. Но уехать без своего ребенка было еще невозможнее.