Дальгрен - Сэмюэл Дилэни

– Что? – переспросила Ланья.

– Тебе пожестче? Чтоб драться, и бить, и царапаться, и рыдать, – Джордж подался ближе, нацелив на нее один глаз, выставив руку, все быстрее крутя пальцем, – и стонать: нет, не надо, умоляю, не надо, и рваться уползти, но всякий раз приползать назад, и, пока царапаешься и кусаешься, пару раз уронить «да»?

– Ты любишь так?

– Ну! – И Джордж отодвинулся. Сомкнул кулак. (Кулак Шкедта в грязи разомкнулся.) – Я знаешь чего своим бабам говорю? «Бей меня! Валяй, дерись! Я-то свое возьму. Я, понимаешь, возьму свое. А ты попробуй мне помешать». И мы все равно сношаемся. В переулке, на лестнице, на крыше, в койке… – Джордж насупил брови. – Ты так любишь?

– Нет, – сказала Ланья. – Это не для меня. Я свое лучше возьму сама.

Черная рука предъявила светлую ладонь. Одно плечо дернулось.

– Тогда мы с тобой, – и Джордж заусмехался, – останемся как есть, друзья. Потому что иначе не поладим. Я-то, милая, давно люблю так. А как любишь, так и делаешь, и думаешь про это, и много чего узнаёшь. К примеру, какие женщины тоже так любят. Не всегда понятно, если не спросить; одни больше любят, другие меньше. Но расчухиваешь. – Джордж опять сощурился. – Тебе правда интересно, что у нас с ней было?

Ланья кивнула. (Шкедт подбородком стукнул по листку, а тот наотмашь стукнул его в ответ.)

– Я же спросила.

– Там все эти дела начались, – Джордж сгорбился, – темень кромешная посередь дня, над головой молнии сверкают, медленные такие и легкие, огонь лижется снизу вверх, дым лижется сверху вниз, люди вопят, носятся, волнения у них, понимаешь, кирпичи сыплются, у меня за спиной стекло звенит – я оборачиваюсь и вижу: она стоит и смотрит. На меня. Вокруг люди снуют, а она одна стоит столбом, вот-вот руку свою съест, в рот ее вжала вот так вот, и смотрит на меня так, что я – мигом понял! Понял, чего она хочет, и понял, как она хочет. И понял, что и сам хочу. – Его рука снова залезла в карман. – А я тебе скажу: понимаешь-то не очень часто. Но если да, можно себе сказать: «Бля, ты чё!» – и уйти подобру-поздорову. А можно сказать: «Я точно понял!» Вот с тобой мы бы не поладили. – Усмешка зашелестела и утекла в беззвучие. Джордж перевел дух. – А с ней – мы поладили! – Он развернулся, шагнул и замер – будто громадное тело во что-то врезалось. – Ой, ебёнть, как мы поладили! – И развернулся обратно. – Я так не ладил ни с кем с тех пор, как мне двадцать восемь было, а это ж десять с лишним лет назад! Мы в переулке были, свет пыхает вовсю, вспыхнет и погаснет, люди заскочат, выскочат, а нам до фонаря! Может, от этого даже лучше было, что они ничего поделать не могли, да и не хотели. – Он уставился в землю, рассмеялся: – Помню, старушенция какая-то с полной сумкой пустых жестянок прибегает, видит нас и давай орать как резаная, мотается туда-сюда и вопит: «Не трожь бедную белую девоньку, ниггер! Ты чё сделал – они ж нас теперь всех порешат, как пить дать постреляют!» – Джордж покачал головой. – Вспышки – это, наверно, парень снимал; не помню, видел я его вообще или нет. Когда я закончил, его не было. Я такой встаю, а она лежит и все руки тянет, да? – Он опять покачал головой, опять рассмеялся: и то и другое означало не то, что в прошлый раз. – Я ж говорю, ей было лет семнадцать разве что. И ей врезали, кулаком получила, и поваляли ее будь здоров, и она визжала и орала: «Нет, нет, ой, не надо, умоляю, не надо». То есть, считай, снасилование. Да? Но когда мы закончили, – Джордж кивнул, – она тянулась к нему. Хотела еще – аж умирала. – И он, итожа, постучал пальцем по воздуху. – Любопытное такое снасилование. Как прям в кино. Этот твой дружок-адвокат хотел в него превратить то, другое. И если доходит до суда, встречается оно довольно редко. Но его-то все и боятся – особенно если белые девчоночки с большими черными ниггерами.

– Ну, – сказала Ланья, – все равно странновато. Ладно, мне не понять. А что скажешь про мужика, который с моей подругой такое учинил?

– Я скажу, – сказал Джордж, – что про него понимаю чуток побольше твоего. И что, если б он сначала со мной, допустим, потрындел, мы бы, может, чего и придумали, чтоб ему самому не вляпываться и девчоночку не вляпывать. Про него и девчонку не скажу ничего: я их не знаю. Но скажу, что история твоя очень, – и Джордж уронил подбородок, – очень, очень грустная.

Ланья вздохнула:

– Но я про эту девушку думаю. С которой ты был… Ты хотя бы знаешь, как ее зовут?

– Ну, мы как закончили, не то чтоб срочно кинулись знакомиться. – Джордж вдруг скривился. – Слышь, ты пойми. Мне на эту телку насрать! Вот честно. Или как? Я, скажем, потом бы такой: «Эй, дорогая моя девочка, как это было прекрасно, давай-ка мы поженимся и будем жить счастливо до самой смерти, чтоб друг друга ласкать каждую ночь!» А она бы тогда что сказала? «Да ты с дуба рухнул, ниггер!» Я пару раз пытался – не прокатывало. Ей такое не надо. И мне не надо. И я ее не интересую. Ее интересует, что она про меня думает. Меня устраивает. Она знает, как меня зовут, – в газете пропечатали. Я им за просто так сказал. Сказал, что мне за себя не стыдно, я такое люблю, я и повторить готов, хоть щас, хоть где. И уверяю тебя, ей больше ничего знать не надо! – Его лицо разгладилось. – Потом люди судачили, мол, ее вроде Джун зовут. Ты сказала, твой мужик ее знает? И чего про нее говорит?

– Примерно то же, – ответила Ланья, – что ты сейчас сказал. – В раздумьях поджала губы. И прибавила: – Она тебя ищет, Джордж. Я ее разок видела – она спрашивала про тебя у моего мужика. Хочет опять тебя отыскать.

Смех Джорджа взлетел высоко, как у мадам Браун, голова качнулась, сбив тон до ненапряжного баса:

– Ага-а!.. Ага, она меня ищет! Все кружит и кружит, все ближе и ближе, – (его палец описал в воздухе сужающуюся спираль), – кружит, кружит, ближе, ближе, как луна вокруг солнца!

Что-то (Шкедт, правда, не понял, что именно) рассмешило и Ланью, и она расхохоталась:

– У тебя контаминация, Джордж! Это же ты луна, а не она. И вдобавок луна не ходит вокруг солнца!

– Ну, – сказал Джордж, – обычно, может, и нет, но мы в Беллоне – поди угадай, где тут у нас что ходит! – Смех его разросся, отлетел, оставив Джорджу серьезную гримасу. – Я, знаешь, не первый день на свете живу, кой-чего понимаю. Тебе сколько лет-то? Двадцать три?

– В точку, – сказала Ланья. – Тебе на ярмарках бы гадать.

– Кароч, я тебе в отцы гожусь…

– Ты и Джун в отцы годишься, – сказала Ланья. – А у тебя самого дети есть?

– Пятеро точно, – ответил Джордж, – и один, девушка, между прочим, от белой. Зеленоглазый, башка горчичная, – Джордж сморщился, – урод уродом, ебёнть! Ну, может, и не очень урод. А одна есть – так ей годков столько же, сколько ее мамаше было, когда я ей первый раз запердолил. – Он склонил голову набок. – И это сильно помладше, чем девчоночка, про которую мы тут с тобой. Все пятеро не в Беллоне. Но я тебе так скажу: кабы я увидал мою старшенькую и она б стояла на углу и смотрела, как эта белая девчоночка, – да плевать мне сто раз, что она родня, я бы, бля, то же самое с ней сделал. Вот даже не сомневайся!