Ночной хозяин - Данил Коган

— Руперт Кригер, — представился он, — госпожа Рената не принимают. Было велено передать, что вы напрасно сюда приехали. Покиньте этот дом. И не возвращайтесь. Вам тут не рады.

— Мастер Кригер. Я так полагаю вы начальник охраны семейства?

— Да, господин ар Стрегон.

— Господин Датчс говорил вы знавали моего отца, Чезаре Стрегона?

На мгновение на хмуром лице Кригера прорезалась улыбка, впрочем тут же погасшая.

— Да, это так. Я и вас помню. Вы тогда только прибыли в лагерь отца на учебу. Малец четырнадцати зим от роду. Жутко гонористый и неуклюжий. Но здесь все решает госпожа Рената. Не мои прихоти или старые знакомства.

Кригер говорил так, будто кромсал на ломти колбасу своим боевым кинжалом.

Шмяк — фраза обрубок брошена собеседнику. Шмяк, шмяк.

— Если госпожа Рената не хочет меня принять, я переговорю с вами. Это не займет много времени, мы с вами можем даже пойти отсюда в таверну или кабак. Как захотите. Но выслушать то, что я хочу довести до сведения госпожи гер Брюнне в ваших, а, главное, в ее интересах. Клянусь именем отца, это очень серьезно.

Руперт нахмурился, собрав кожу лба в множество горизонтальных складок.

Погладил лысину.

Решительно шагнул к низкой кушетке, стоящей напротив Оттавио и сел, отстегнув меч и положив его рядом с собой.

— Не пойдем никуда. Мне отлучаться не след. Выслушаю вас, раз так. Все одно своего добьетесь ведь. Не мытьем — так катаньем. Если вы в батюшку пошли, то упертый как баран. А вы, Отто, в него, я вижу. Говорите, что хотели.

— Только не перебивайте меня и не возражайте мне. Не стоит нам время на препирательства терять, уважаемый мастер Кригер. Просто выслушайте.

Оттавио расстегнул камол, здесь было жарко натоплено, и задумался на несколько ударов сердца, с чего бы начать. С Кригером крутить-вертеть не стоило. Он был человек простой, что отнюдь не означало «дурак».

— У вас в Ривельне побывал некий гер Рахе. Наверняка он был гостем в этом доме. Госпожа Рената хотела отомстить за смерть своего мужа, его брату и золовке. Она знала, что они виноваты в смерти Владетеля не меньше Адлера. Гер Рахе исполнил ее желание, избавил от ненавистных родственников, — Руперт поморщился, но ничего на это не возразил, — я не знаю, предъявил ли он счет к оплате, или только собирается, но полагаю что госпожу Ренату попытаются вовлечь в заговор, против имперской власти. Заговор религиозный и политический. Она должна услугу одному из главных интересантов этого заговора, вернее его доверенному лицу. Я говорю о гер Рахе. Ей непременно напомнят о долге! А в Вестгау прибыл маршал Вальдштайн со своим экспедиционным корпусом. Слышали о таком, Руперт?

— Слыхал. Даже до нашей глухомани слухи доползли.

— А знаете, как он подавил восстание в Моравии? И что сделал с вышеградскими чашниками [123]? Сто пятьдесят лет империя ничего не могла поделать с этими еретиками. И тут Вальдштайн берет Вышеград штурмом. Пятнадцать тысяч казненных еретиков, только в Вышеграде. А во всем королевстве еще почти десять тысяч. Женщины. Дети. Дворяне и простолюдины. Говорят в Моравии чашника теперь днем с огнем не сыщешь. Знаете что здесь будет по весне!?

— Ну что?

— Пепелище, Руперт. И виселицы. Тысячи виселиц. Я. Не. Хочу. Чтобы на одной из них висела госпожа Рената. Не хочу, Руперт. Проследите чтобы она не вляпалась в это политическое и религиозное дерьмо, прошу вас! Уезжайте в поместье. Не ведите переписку с Ландерконингами или Вальде. Лучше всего, будет разместить у себя на постой ландскнехтов Вальдштайна. Если вы решитесь на это, напишите мне в Эвинг, я все устрою.

Дверь распахнулась, на пороге стояла Рената. Ее живот уже заметно округлился, черты лица заострились, кожа была нехороша. Руперт вскочил.

— Что вы себе… — начала она, голос у нее дрожал и прерывался, — зачем вы такое говорите! Зачем вы приехали, ар Стрегон? Я… я не хотела, — голос у нее внезапно сел, осип, она почти шептала, — Не просила этого… этого Рахе ни о чем подобном. Я сказала, что хочу чтобы они сдохли. Но я не просила… тем более Аделинда, она… я…

Рената судорожно стискивала платье у горла худой рукой, на которой от усилия проступили костяшки и тонкие жилки. На глазах у нее выступили слезы.

— Он был все время такой тихий, грызла его совесть, видать, Датчс. А, как вызов получил, от одержимого, повеселел сразу. Ходил, насвистывал. Утром поцеловал Аделинду, и мне говорит «Ну вот и все, отмучился. Хорошо-то как!», и ушел. А потом… Его привезли. Мертвого. А он улыбается. Я… Аделинда, как увидела, сразу начал считать что ей из наследства причитается. А утром ее нашли, всю в дерьме. Рожа синяя, язык высунут. В петле болталась… Я не просила. Не надо мне такой справедливости…

Оттавио встал, поклонился Ренате, кивнул Руперту, и направился к выходу.

— А ведь вы предупреждали меня Оттавио. Я, дура оскорбилась. Предупреждали меня. А мне Датчс снится теперь с вспоротым брюхом. И улыбкой его жуткой! И Аделинда с синей харей и высунутым языком.

— Сны надо заблокировать, на полгода минимум, — уже приоткрыв дверь, обернулся Оттавио к Ренате, — сходите к авгурам в храм, заплатите. Вам нельзя сейчас такие сны видеть. И уезжайте в имение, я прошу вас. Здесь очень опасно оставаться.

— Я, — Рената вдруг улыбнулась, сквозь слезы, почти прежней своей задорной молодой улыбкой, — обманула вас. Я буду рада вас видеть у себя. Летом. Приезжайте к нам, пожалуйста, на рождение сына.

Оттавио открыл рот, и вдруг услышал шелест песка, увидел колбу, почти пустую. И понял, что видит Ренату в последний раз в жизни. Это было четкое знание, взявшееся ниоткуда, но непоколебимое как скалы Мон.

— Конечно, госпожа Рената, — губы сами растянулись в лживой улыбке, — я непременно навещу вас летом.

Глава четвертая. Lex fati [124]

Жертва

1

Сержант префектуры Ривельна — Фриц Лангвейлен — встретил Оттавио в тесной захламленной комнатке, расположенной на втором этаже ривельнской ратуши. Он взял письма ар Моррисона и попросил Оттавио задержаться, пока он их прочитает. Вдруг понадобится передать ответ. Читал сержант долго, старательно, шевеля губами и водя заскорузлым пальцем по строчкам. К тому времени, как он закончил первое письмо, его широкий веснушчатый лоб весь покрылся мелкими капельками пота. Создавалось впечатление, что он не читал канцелярские циркуляры, а таскал мешки с песком.