Земля имеет форму чемодана - Владимир Орлов

— Камеристки вели себя по протоколу приготовлений к ночам в опочивальне, следуя указаниям домоправителя Трескучего. О чём другая женщина обязана была бы знать. И нечего приписывать им, — резко сказал Куропёлкин, — и мне легкомысленные забавы.

Впервые за дни общений Куропёлкина со Звонковой Нина Аркадьевна выкрикнула бранные слова по-боцмански и посоветовала подсобному рабочему знать свой шесток.

Она отправилась в прихожую, но остановилась. Сказала:

— Приходится унижаться перед вами. Думаю, что до поры до времени. А сейчас прошу: избавьте наши земли от дурацкой скамьи с гипсовым веслом и названием корабля — «Нинон».

— Мне разрешено господином Трескучим проводить на скамье час в день, — сказал Куропёлкин.

— И явление скамьи, и разрешение сидеть на ней — произошло вопреки мнению Трескучего, и только вы можете испросить убрать скамью.

— Я не стану этого делать, — сказал Куропёлкин. — Кстати, я — по-прежнему подсобный рабочий? Или ещё кто?

— Вы подсобный бездельник, — сказала Звонкова.

Сказала, но Куропёлкину показалось, что прошипела…

И уже у двери прихожей Звонкова снова задержалась.

— Главное в разговоре случилось, — сказала она. — Но вот одна мелочь…

— Слушаю вас, Нина Аркадьевна, — сказал Куропёлкин.

— Вы встречались с Бавыкиным?

— Был случай… — осторожно сказал Куропёлкин.

— Вам известно, что он — мой бывший муж? Один из трёх бывших… — Звонкова сразу будто бы умалила значение в своей жизни Бавыкина.

— Известно, — кивнул Куропёлкин.

Звонкова сделала вид, что удивилась:

— Надо же…

— Это вы к чему? — спросил Куропёлкин.

— Думаю, что вам, хотите вы или не хотите, устроят встречу с Бавыкиным…

— И что?

— Мне надо бы передать ему… — сказала Звонкова, но замолчала. Сообразила вдруг, что говорит с человеком, доверять какому нельзя. — Нет, мне ничего не надо.

И опустила (сбросила!) вуаль на лицо.

Дверью в прихожей произвела грохот.

На лошади ли отправилась к своим добродетелям госпожа Звонкова, Куропёлкин наблюдать не мог.

Поднялся на чердак, уселся у окна, на Башмак не смотрел.

Нехорошо было Куропёлкину. Неловко как-то.

«Неловко как-то…» — мерзкие слова. Другие слова: «Ничего вы не поняли!» — были не справедливыми. Всё он понял.

Но испугался.

Себя испугался. Умиления своего. И готовности забыть свои же установления и снова стать рабом так и неразгаданной им женщины. Или ведьмы.

«Нет, убирать скамью с гипсовым веслом, — пообещал себе (будто поклялся) Куропёлкин, — я никому не позволю!».

Спустя неделю его разбудил стук в дверь прихожей.

На крыльце стоял профессор Удочкин.

— Ну всё, Евгений Макарович, — сказал Удочкин. — Отловили!

Он сиял.

— Кого? — спросил Куропёлкин.

— Баборыбу! — воскликнул Удочкин. — Кого же ещё-то?

— Какую ещё Баборыбу? — продолжал тереть глаза Куропёлкин.

— Ту самую, которую вы потребовали! Во всех соответствиях, и рост, и вес, и все дамские привычки и умения, и способность к продолжению рода! — торжествуя, произнёс профессор.

— И где же она? — спросил Куропёлкин.

— Привыкает к здешнему климату, — сказал профессор. — Но скоро вы сможете её увидеть. Вам предстоит опознать её, привыкать к ней и переходить к бытовому режиму совместного проживания.

— Что значит — скоро? — с трудом выговорил Куропёлкин.

— Вы приведите себя в порядок, — посоветовал профессор, — оденьтесь, позавтракайте и приходите к скамье «Нинон».

— Завтракать и обедать я буду лишь после знакомства с Баборыбой, — сказал Куропёлкин.

— Ваше дело, — заявил Удочкин. — Или — ваш удел!

Позавтракал Куропёлкин водой из-под крана.

Уговаривал себя не спешить.

А сам спешил.

Не терпелось, не терпелось, не терпелось ему увидеть воплощение собственных ночных видений. Чувства его при этом двоились и играли в чехарду. То есть он был готов увидеть создание совершенное и ему необходимое. И был готов (даже желал этого) к неудовольствиям и придиркам по поводу несоответствия отловленной особи его эротическим ожиданиям и понятиям о красоте. А коли это была бы и не живая плоть, а ловко исполненное умельцами изделие, да ещё и доставленное, скажем, из провинции Хейлунцзян Поднебесной, он сейчас же сочинил бы ругательную отказную, то бишь рекламацию.

И всё же, и со спешкой своей, он растянул приготовления к выходу на полтора часа.

Вышел. Радуясь свежему ветерку, теперь уж точно не торопясь, прошагал к останкинской скамье, сел. Заметил: не исчезли ни гипсовое весло, ни выжженное лунными ли лучами, солнечными ли слово «Нинон». Стал посматривать по сторонам. Любопытствующую всадницу с вуалью заметить не смог. Не было её… Возможно, успокоилась…

Не сразу, но наконец, откинув полу шатра, появились профессор Удочкин и стюард Анатоль.

— Ага, вы уже здесь, Евгений Макарович, — обрадовался Удочкин. — Тогда приглашаю вас под сень шатра.

Прошли. То ли в момент прихода Куропёлкина шатёр расширился и раздулся, то ли он имел особенные свойства, недооценённые Куропёлкиным, но он оказался огромным. Цирк в нём мог работать с основательной труппой. Однако арены под шатром не было. Не имелись и ряды для зрителей. Главное пространство в шатре занимал аквариум.

Прежде при порывах ветра угадывалось Куропёлкину в шатре нечто овальное, похожее на «бочку» для гонок на мотоциклах по вертикальной стене. Ошибался Куропёлкин. Аквариум стоял перед ним старомодных линий, с восемью углами и вертикалями плоских стёкол.

— Нынче вроде бы мода на аквариумы в виде шара, — обратился Куропёлкин к профессору Удочкину, — а этот будто из коридоров детской стоматологии для успокоения ребёнков, но только большой…

— Вы ошибаетесь, Евгений Макарович, — деликатно сказал Удочкин. — Именно шарообразные аквариумы вышли из моды. Овалы искажают зрительные объёмы и пластику движений водяных существ. Не только в серьёзных деловых офисах, но и в богатых виллах рыбы плавают сейчас в традиционных стеклянных параллелепипедах…

— Чемоданах, — сказал Куропёлкин.