Кирилл и Мефодий - Юрий Лощиц

Есть и у греков ласковое обращение к ребёнку — τεκνον. Перевести можно как сынок, дитя. Но когда Константин встречает это τεκνον в рассказе Матфея о расслабленном мальчике, он ставит не менее ласковое славянское чадо.

«Дерзай, чадо!» — восклицает Христос, ободряя увечного ребёнка встать со своего одра.

Как ни тряска, как ни скучна подчас дорога, не могут забыть братья о необычности происходящего с ними. Это не они, это сам Христос ведёт их к славянам. Дождутся и славяне Господа своего. Они ведь тоже Христовы чада, не сироты, не подкидыши. Сын Человеческий и с ними хочет говорить на их языке просто, без фарисейских умствований. А потому и ты дерзай неустанно, чадо Философ! И ты, чадо Мефодий, мужествуй!

Люди тихих рек

Но теперь надо было и по сторонам внимательнее поглядывать, — так сильно земля изменяла свой облик. Будто сам Господь то напрягал глубокие морщины ущелий, то разглаживал горы, как кожу, нуждающуюся в ласке, — и всё это в неустанной заботе о разнообразии. Но наконец всё видимое до того разгладил, словно никаких гор нигде и никогда не бывало, а одна лишь простиралась во все стороны неисследимая и безлюдная зелёная ширь, озвученная мерцающим звоном жаворонков.

Лишь над берегом Дуная, вблизи от устья Моравы встретилась одна-единственная, как перст, скала. Сопровождающие их посольские моравляне сказали, что скала прозывается Девин, в память о какой-то богине-деве.

Как ни долго их ждал князь Ростислав со своей «простой чадью», а дождался! Как ни медленно они собирались, как ни трясок и вязок был путь, надежду князя не унесло ветром невесть куда. Вот она, надежда, — перед ним, в облике этих усталых, даже слегка изнурённых, сдержанно улыбающихся ему людей. Непонятно лишь, как их приветствовать: поклониться в пояс или до земли, руки им облобызать или пожать, поцеловать в плечо или обнять тесно, как обнимают родных, с крепким и звонким целованием в уста?

А каким они увидели Велеград, его князя, людей? Признаться, само это имя — Велеград — мало что подскажет нам теперь: да, был он, по названию судя, велик, а возможно, и великолепен. Но где, в каких пределах умещалось его величие?

Сегодня неизвестно точное местонахождение города с таким именем. На современных картах Словакии Велеград отсутствует. Как будто сама земля, суровая учительница скромности, сполна постаралась, чтобы навсегда скрыть его от глаз людей. Тихие, будто в забытьи текущие реки, протоки и заводи, густо обросшие по берегам ивняком. Дрёмные, давно заскучавшие дали с облаками, не знающими, то ли двигаться куда, то ли стоять без воли. Разве в такие равнодушные к себе места приходят люди для труда, действия, дерзаний?

Но археологи, которые в течение целого века пытались определить хоть какие-то приметы существования столицы Великоморавской державы, всё же не зря трудились. Велеград — не город-призрак. Он был наяву. И он всё делал, чтобы не исчезнуть навсегда: огораживался земляными валами, строил каменные храмы и дворцы для своих правителей.

Но где именно он стоял?

Искали его на Мораве в разных местах, но по ходу дела особое внимание привлекли два городища. Произведённые тут раскопки подтверждали, что именно они каждое по-своему соответствуют облику взыскуемой средневековой столицы с таким красноречивым именем. Одно урочище находится на самой Мораве, близ нынешнего села Микульчице, другое — у села Старо Место, и расположено выше по течению Моравы, на её притоке реке Салашке. И в том, и в другом месте раскопаны остатки городовых укреплений, фундаменты церквей, больших и малых, основания каменных дворцовых построек, захоронения мужчин и женщин знатного происхождения, судя по обилию украшений на останках тел и одежд. Найдены и музеефицированы нательные крестики и остатки храмовых настенных росписей.

Кроме этих и некоторых других городищ размерами поменьше, в бассейне той же Моравы и её обильных притоков обследовано великое множество отдельных могил, иногда богатых следами чьих-то пышных, по тогдашним понятиям, проводов и тризн. Шлемы воинов, рукояти мечей, ножи, бронзовые поясные пряжки, украшенные орнаментами, золотые или серебряные с золочением перстни, золотые и серебряные кольца, серьги, подвески, браслеты, ожерелья, бусы, пуговицы серебряные, мужские и женские, искусно украшенные орнаментами… Много-много пуговиц. Из чего видно, что и жизнь тут была нескудная и нескучная, потому что даже пуговица речиста в старании хоть что-то добавить о своём щеголе-хозяине.

И, конечно, многое множество возникало из-под земли всяческой утвари, из которой когда-то ели и пили — глиняных горшков, крынок, корчаг, мисок, чаще колотых и битых, чем целых. Это добро сохранялось в земле всё же лучше, чем мечи и ножи, топоры и копья, ножницы и шила, но находили и их. И, радуясь удаче, извлекали из-под слоя сырого речного песка древние длинные, долблённые из цельных древес челны. Да и как тут без них? Народ-то речной! Свою Мораву тут каждый бывалец мог нарисовать на песке в виде многоствольной липы. Была ему река и колыбелью, и кормилицей, и укрытием от чужого глаза. На челне рос, наливал руки и спину силой, на реке мужал. Наконец, по воде же отправлялся к неведомому берегу. Так тихо уходил, так незаметно, будто и не знали его никогда.

Когда думаешь о затерянности нынешнего Велеграда, поневоле вспоминается Юрий Венелин, вдохновенный учёный муж XIX века, родом карпатский русин, историк славянства, который на своём недолгом веку из всех славян особенно возлюбил болгар и был горячо убеждён в том, что братья Константин и Мефодий просвещали именно болгар, а не каких-то моравлян. Никакой Моравской державы, по Венелину, вообще не существовало. Она-де — лишь плод внушения, произведённого агиографами солунских братьев.

И до недавних десятилетий у Венелина находились неожиданные единомышленники. Нет смысла перечислять здесь имена маститых западных историков европейского Средневековья, которые и в своих новых капитальных исследованиях упорно не замечают славянского государства, многократно подтверждавшего в IX веке волю к самостоятельному существованию. Да один лишь Людовик Немецкий, король Восточно-Франкский, мог бы этим учёным мужам предоставить гору сюжетов о своих походах против князей Моймира, Ростислава, Святополка…

Этот король и в год прибытия византийской миссии не оставил Моравскую землю в покое. Может быть, именно в связи с тем и нагрянул он сюда снова, что от своих ушлых людей в Велеграде уже получил известие: прибыли ещё какие-то греки целым поездом… И заводят свой устав в доме у Растица. И говорят с ним на его же природном варварском языке. И даже письмо, что привезли с собой от греческого императора, зачитали, чтобы польстить Растицу, на его варварском языке.

Да, письмо от Михаила III было при гостях. На торжестве встречи, прежде чем вручить князю подарки от византийского двора, они зачитали это письмо, составленное, как и должно, в духе великодушного покровительства и расположения, а не льстивых словесных извитий. В «Житии Кирилла» письмо читается так:

«Бог, иже велит всякому, дабы в разум истинный пришел и на больший ся чин подвизал, видев веру твою и подвиг, сотвори ныне в наша лета, явль буквы в ваш язык, его же не бе дано было, токмо в первая лета, да и вы причтетеся велицех языцех, иже славят Бога своим языком. И ти послахом того, ему же се Бог яви, мужа честна и благоверна, книжна зело и философа. И се приим дар болий, честнейший паче всякого злата и сребра, и каменья драгаго и богатьства преходящаго. И подвигни с ним спешно утвердити речь и всем сердцем взыскати Бога и общаго спасения не отрини, по вся (всех) подвигни не ленитися, ноятися по истинный путь, да и ты, привед я (их) в того место в сии век и в будущий, за вся ти души, хотящия веровати в Христос Бог наш, от ныня и до кончины, и память свою оставляя прочим родом, подобно Констянтину царю великому».