Крик дьявола - Уилбур Смит

Поднявшись, Себастьян смущенно стряхнул песок со своей полевой куртки, а тем временем аэроплан, выровнявшись, приземлился на плотный мокрый песок у воды. Стрекот его двигателя, захлебываясь, постепенно стих, и он, словно ковыляя, медленно катил к ним, оставляя пропеллером песчаный шлейф позади себя. Казалось, его крылья вот-вот отвалятся.

— Так! — заорал Флинн своим стоящим поодаль под пальмами молодцам. — Давайте сюда эти бочки.

Когда двигатель смолк, стало невероятно тихо. Пилот выкарабкался из кабины на нижнее крыло — мешковатый и неуклюжий, в массивной кожаной куртке, шлеме и очках, — спрыгнул на песок и, освободившись от куртки, стянул с головы шлем. Это был тот самый молодой португальский лейтенант.

— Да Силва, — представился он, протягивая руку подбежавшему ему навстречу Себастьяну. — Эрнандес да Силва.

Пока Флинн с Себастьяном занимались дозаправкой самолета, Роза с пилотом сидели под пальмами: летчик завтракал привезенной с собой чесночной колбасой, запивая ее белым вином, — весьма необычное меню, вполне соответствующее образу «воздушного рыцаря».

Пока его рот был занят едой, он поедал Розу глазами. Даже с расстояния пятидесяти ярдов Себастьян с растущим беспокойством ощущал, что Роза вновь стала женщиной. Там, где раньше присутствовал гордо поднятый подбородок и твердый мужской взгляд, появились смущенно опущенные глаза, мелькающие загадочные улыбки и нежно розовеющая, несмотря на темный загар, кожа на шее и щеках. Прикоснувшись к волосам, она пальцем убрала за ухо выбившуюся прядь; одернув, расправила на груди полевую куртку, сидя на песке, скромно подобрала вбок длинные ноги, облаченные в штаны цвета хаки. Глаза пилота неотступно следили за каждым ее движением. Обтерев рукавом горлышко бутылки от песка, он галантно предложил Розе вино.

Пробормотав в ответ нечто вроде благодарности, Роза взяла бутылку и сделала несколько стеснительных глотков. С веснушками на щеках и облупленным носом, она выглядела юной и невинной, как подросток, думал Себастьян.

Португальский же лейтенант вовсе таким не казался — он был красавчиком, если кому-то нравился слащавый тип европейского мужчины с томным лицом. Себастьяну виделось нечто порочно-эротичное в этих маленьких черных усиках над верхней губой, подчеркивавших соблазнительно пухлый рот.

Наблюдая за тем, как тот, взяв протянутую Розой бутылку, прежде чем выпить, поднял ее тостующим жестом, Себастьян испытал два сильных желания. Первое — затолкать эту бутылку лейтенанту в глотку, второе — усадить его в летательный аппарат и как можно быстрее убрать куда-нибудь подальше от Розы.

— Пошевеливайтесь, — буркнул он Мохаммедовым подручным, плескавшим на верхнем крыле горючее в воронку.

— Ты бы лучше усаживал свою задницу в кабину и перестал давать указания: знаешь же, что это только действует всем на нервы.

— Не знаю, куда усаживать. Ты бы позвал этого смазливого, чтобы он показал, — я же не знаю его языка.

— Полезай в переднюю кабину — кабину наблюдателя.

— Позови чертова португальца, — уперся Себастьян. — Вели ему оставить Розу в покое и идти сюда.

Роза последовала за пилотом к аэроплану, и выражение восторга на ее лице, когда тот по-португальски начал давать указания, взбесило Себастьяна. По окончании всех мероприятий по запуску двигателя, когда гудевший и подрагивавший аэроплан уже был готов к взлету, летчик повелительно махнул из кабины Себастьяну подниматься на борт.

Тот вместо этого направился к Розе и властно заключил ее в объятия.

— Ты меня любишь? — спросил он.

— Что? — стараясь перекричать гул двигателя, переспросила она.

— Ты меня любишь? — крикнул он.

— Конечно, люблю, дурачок! — воскликнула она в ответ и, поднявшись на цыпочки среди поднятого вокруг них пропеллером вихря, с улыбкой поцеловала его. В ее объятиях почувствовалась страсть, от которой Себастьян уже успел за долгие месяцы отвыкнуть, и он с горечью пытался представить, насколько обязан этим известным посредникам.

— Сможете продолжить, когда вернешься. — Высвободив Себастьяна из объятий Розы, Флинн подсадил его в кабину. Аэроплан чуть дернулся, и Себастьян неловко ухватился за что-то, чтобы не упасть. Он обернулся. Роза, улыбаясь, махала рукой, и он не мог разобрать, кому была адресована ее улыбка, — ему или торчавшей позади него из кабины голове в шлеме, но его ревность была поглощена первобытным инстинктом выживания.

Ухватившись обеими руками за стенки, Себастьян уставился вперед, он даже поджал пальцы ног в ботинках, словно пытаясь вцепиться ими в дощатый пол кабины.

Берег исчезал под фюзеляжем, превращаясь в сплошную белую полосу, с одной стороны мимо проносились пальмы, с другой — море. Ветер бил в лицо, и по щекам ручьями растекались слезы. Аэроплан, подпрыгивая, набирал скорость — он подрагивал и подскакивал, затем будто подлетел, резко опустился и, вновь подскочив, взмыл ввысь. Земля стала плавно удаляться по мере взлета, и Себастьян будто воспарил душой. Все, что его угнетало, словно испарилось.

Вспомнив про очки, он натянул их, чтобы защититься от резкого ветра, и сквозь них теперь уже мог взглядом Всевышнего смотреть на этот мир, маленький и безропотный.

Когда он наконец оглянулся через плечо на летчика, то чудесное, доселе неведомое ощущение вечности возобладало над мирскими страстями, и они улыбнулись друг другу.

Пилот указал на кончик правого крыла, и Себастьян проследовал взглядом за его рукой.

Далеко-далеко на синем волнистом морском покрывале, под пышным нагромождением грозовых облаков, он увидел крохотный серый силуэтик британского крейсера «Ринаунс» с расходившимся позади него бледно-белеющим клином.

Он с улыбкой кивнул своему напарнику. Пилот вновь куда-то показывал рукой, на этот раз впереди.

В далекой голубоватой дымке, беспорядочно, словно кусочки еще не сложенной головоломки, между океаном и материком были разбросаны островки дельты Руфиджи.

С трудом наклонившись в крохотной кабине к своему вещмешку, Себастьян извлек оттуда бинокль, карандаш и планшет.

Стояла жара. Влажная всеобволакивающая жара. Даже в тени под разношерстными камуфляжными сетками палубы «Блюхера» обдавали горячие волны липкого дыхания болот. Пот, ручьями струившийся по блестящим телам полуобнаженных людей, не покладая рук трудившихся на баке, облегчения не приносил, поскольку при такой влажности воздуха влага не испарялась. Они двигались будто во сне, с тупым механическим упорством пытаясь закрепить толстый стальной лист в стропах, спускающихся с высокой стрелы крана.

Даже поток сквернословия из уст старшего инженера Лохткампера иссяк, словно источник воды в засуху. По пояс голый, он работал вместе со всеми, и татуировки на груди и плечах ходили ходуном, точно наездники, на его мощных мускулах.

— Перерыв, — скомандовал он, и все выпрямились, жадно хватая ртом затхлый воздух, разминая спины и с откровенной ненавистью глядя на лист металла.