Корсары Таврики - Александра Девиль

1402 год

Родители Аврелии не часто ссорились между собой, но, ес­ли такое случалось, она приходила в полную растерян­ность и ей начинало казаться, что мир вокруг рушится и рассыпается на куски. Когда Аврелия была маленькой, то в та­кие минуты со слезами бросалась умолять мать и отца не ругать­ся; это действовало на них, и они умолкали, а после старались не показывать своих разногласий в присутствии дочери.

Повзрослев, девочка поняла, что ссоры в любой семье неиз­бежны и нельзя воспринимать их так остро. Она видела, что в дру­гих домах, даже очень почтенных, бывают куда более бурные столкновения, чем допускали между собой Марина и Донато. И все же Аврелия оставалась довольно чувствительна к семейным разногласиям — может, именно потому, что понимала: ее роди­тели по-настоящему любят друг друга, а всякая грубость оскор­бляет и принижает любовь — чувство, которое девушка в глуби­не души считала священным, хотя сама его еще не испытала.

Вот и в этот весенний день, вбежав в дом с букетом полевых тюльпанов, собранных у холма, Аврелия сразу же помрачнела, услышав сердитые голоса Марины и Донато. Раньше она бы, наверное, без промедления кинулась бы в родительскую спаль­ню, чтобы прервать разгоравшуюся ссору, но сейчас что-то за­ставило девушку остановиться и прислушаться.

— И ты собираешься уехать сейчас, когда у меня плохие предчувствия? — упрекала мужа Марина. — Значит, поручение консула для тебя важнее, чем благополучие семьи? Однажды ты уже покинул дом ради подобного поручения, хотя я тогда была на сносях. И именно во время твоего отсутствия пропа­ла Примавера, а у меня случились тяжелые роды, и после Ав­релии я уже не могла иметь детей. Теперь ты снова нас поки­даешь, хотя консул мог бы найти и другого посланца! У тебя вообще нет необходимости нести службу, нам вполне хватит доходов от наших земельных владений и от торговых кораблей!

— Ты хочешь, чтобы я превратился в домоседа-помещика или заурядного купчишку? — Донато старался говорить прими­рительным тоном, и все же в его голосе прорывалось недовольство. — Пойми, жена: я мужчина, я еще не старик и не калека, а потому должен заниматься деятельностью и иметь какое-то влияние в городе, а не ограничивать свою жизнь стенами соб­ственного дома. Если я сделаюсь простым скучным обывателем, то скоро и тебе не буду интересен, уж поверь. Да и можно ли прожить в таком неспокойном городе, как наш, отгородившись от гражданских дел? Если уж Кафа стала моей второй родиной, то я должен служить для ее благополучия. Разве ты забыла, как еще три года назад татары разорили наш город? Да, Кафа вос­становилась, как и всегда после подобных испытаний. Но ведь лучше не допускать, чтобы ее снова и снова проверяли на проч­ность! Если в ближайшее время какой-нибудь Едигей или Тохтамыш снова нападет на Кафу, то, боюсь, нам и нашим детям не удастся отсидеться даже в Подере ди Романо. Беда настигнет везде, если не трудиться над ее предотвращением.

— Но чем ты можешь помочь в этом деле? — с нотками раз­дражения спросила Марина. — Ехать в такую даль, в Москов­ское княжество, только потому, что туда отправил своего по­сла хан Шадибек?

— Да, консул опасается переговоров крымского хана с мо­сковским князем. Генуэзские владения в Таврике сейчас слиш­ком уязвимы, и нам непременно нужно знать, о чем будут пе­реговоры Шадибека с князем. А кому же, как не мне, ехать в Москву? Ведь я бывал в тех краях, я знаю славянский язык... наконец, я женат на славянке. — В голосе Донато при послед­них словах почувствовалась улыбка.

Марина несколько секунд молчала, потом со вздохом заме­тила:

— Но это еще не повод, чтобы посылать тебя на такие опас­ные переговоры. Там тебя могут посчитать врагом и князь Ва­силий Дмитриевич, и татарский мирза. И пользы от твоего вмешательства никакой не будет, только вред.

— Но я ведь еду туда не в качестве консульского посланни­ка, а просто как купец. Буду ко всему прислушиваться, заво­дить знакомства с влиятельными людьми.

— Еще лучше! — нервно воскликнула Марина. — Ты едешь не как посланник, защищенный, по крайней мере, охранной грамотой консула, а как лазутчик, шпион, которого в любую минуту могут схватить и бросить в застенки!

— Да успокойся, тут нет никакого риска! Ведь мы с Рома­ном будем заниматься торговыми делами у всех на виду, никто не заподозрит...

— С Романом?.. — у Марины даже голос прервался от вол­нения. — Ты хочешь и сына взять с собой? Мало тебе Примаверы, так ты и его подвергаешь опасности?

— Не забывай, что Роману почти двадцать лет, он очень де­ятельный юноша, и ему не хочется сидеть дома, под матушки­ной опекой. Он жаждет себя проявить, хотя тебе об этом и не говорит. Знаешь, что он надумал? Плыть к родосским рыца­рям, чтобы помогать им защищать Смирну, которую уже двад­цать лет осаждают турки. А теперь кто-то из восточных купцов распустил слух, будто Смирну хочет захватить этот железный хромец — Тамерлан. И наш сын тут же загорелся жаждой мор­ского крестового похода. Посуди сама: разве не безопасней бу­дет Роману ехать со своим отцом в Москву, чем с компанией отчаянных юнцов плыть в Смирну?

— О боже... каков отец, таков и сын... И почему вы не соз­даны для спокойной жизни?.. Уехать сейчас, когда Аврелия вступила в пору юности и так нуждается в защите... А у меня после смерти матери и нашего мудрого Симоне даже хороших советчиков не осталось... Вдруг за время твоего отсутствия опять что-нибудь случится? Ведь я никогда этого не прощу ни себе, ни тебе...

— Клянусь, Марина, мы с Романом возвратимся осенью живые и невредимые. А за Аврелию тебе нечего бояться. Она благоразумная девушка и послушная дочь.

— Но ей только шестнадцать лет, а в этом возрасте девушке способен вскружить голову какой-нибудь красивый или слад­коречивый проходимец. Ведь она может встретить такого в любую минуту! Я даже предстоящего праздника святого Георгия боюсь! Повторяю: предчувствие мне подсказывает, чтобы ты не уезжал!

— Но моя поездка — дело решенное. А что касается Авре­лии, то у нее хватит здравого смысла, чтобы самой оценить лю­бого поклонника. Ведь она же отвергла ухаживания этого Бальдасаре Гамацо, который так не понравился тебе, да и у ме­ня не вызвал доверия. Хотя другая девушка, менее рассудитель­ная, могла бы не послушаться родителей и настоять на своем просто из упрямства и сумасбродства. Будь на месте Аврелии Примавера, я бы, может, и волновался. Но за Аврелию можно быть спокойным: она тебя никогда не огорчит.

Однако похвала отца невольно огорчила саму Аврелию. Де­вушка даже рассыпала часть цветов из своего букета и, не слу­шая больше разговор родителей, ушла к себе в комнату. Она давно догадывалась, что пропавшая шестнадцать лет назад Примавера была любимицей Донато, и даже своенравность и упрямство старшей дочери ему по-своему нравились. А вот Аврелия была совсем другая — не из-за врожденных свойств натуры, а из-за того воспитания, которое с согласия отца дала ей мать. Марина после исчезновения Примаверы буквально тряслась над детьми, не позволяя им сделать ни одного не­осторожного шага. Но если Роман, как мальчик, все же сумел выбиться из-под материнской опеки, то Аврелии это не уда­лось. Марина заботилась о ее воспитаний, образовании и хо­зяйственных навыках, но совершенно ограждала девочку от занятий, в которых видела какую-то опасность для нее. Она не разрешала Аврелии ездить верхом, взбираться на горы, плавать по морю даже в тихую погоду, не позволяла одной гулять за пределами поместья Подере ди Романо. А когда семья Латино пребывала, как этой весной, в своем кафинском доме, девуш­ка почти не появлялась на улицах города без сопровождения. Марина стремилась все узнать о подругах дочери и редко от­пускала ее к ним в гости.