Писатель и балерина - Олег Рой

– Ну не скажи. Она будет, естественно, молчать. Доказательная база там, в общем, хлипкая. Помимо опознания по запаху все остальные улики сплошь косвенные. А презумпцию невиновности – все сомнения толкуются в пользу подозреваемого – никто пока не отменял. Хороший адвокат все эти доказательства в пыль разметет. Запись на камерах, в сущности, ни о чем. Ну подъезд, где жертва жила, – и что? Может, она туда, пардон, пописать зашла. Безобразие, конечно, но не наказуемо. Да и запись мутненькая – она, не она. Только шарф, но… Зыбко все это, то есть – в нашу пользу. Звонок, ты сам сказал, ничего не значит. Ну ключ еще нашли – в присутствии адвоката предъявляли. От квартиры, которую ты… где… ну, в общем, от той квартиры. Но это же тоже ни о чем не говорит. Ну стащила, скопировала – девочке интересно, куда ее папочка шляется. Или даже ты сам его ей дал – и забыл. Костюм старухи, в котором она тебя пугала – вообще ни о чем, пугать – не преступление, просто грубоватая шутка. Еще высветили на ботинках – ну тех, черных, зимних, любимых ее, а‑ля спецназ – вроде бы следы крови. Очень хорошо отмытые, даже в группе эксперты сомневаются. Так что тоже – пустое. Мало ли где у нас на улицах в кровь можно вляпаться. Вот дневник… Мне непонятно, почему следак тебе про это рассказал. Странно. Это же для защиты возможность подготовиться. Но, впрочем… Дневник, даже с полными досье на всех жертв и черновиками для твоего романа… Ну, знаешь ли, это и вообще не доказательство. В наш-то век высоких технологий. Смешно. Мало ли кто этот дневник сочинял. На электронных документах отпечатков пальцев не остается. Фотографии? С места убийства этой… Павленко. Тоже сомнительно, вполне можно на взлом списать. Так что адвокаты тут очень много смогут. Тут ведь главное – присяжных заставить сомневаться: милая юная девочка, не могла же она… Небось какой-нибудь графоман, тебя возненавидев, соорудил эдакую вот детективную комбинацию – дабы тебя мордой в стол сунуть. Или графоманка – еще лучше. Единственное, что может серьезно все подпортить, – микроследы. Ничего тебе этот, как его, Добрин, не говорил? Да знаю я, знаю, что ты бы мне рассказал. Микроследы… Снимали их или нет? Если снимали… Да, могло что-то остаться. Впрочем, ладно. Скоро уже дело для ознакомления выдадут, будем поглядеть. Что-нибудь придумаем. В зависимости от того, какие следы. Потому что сумасшедший графоман – это очень, очень хорошая история. Правдоподобная. Ну а уж если это не прокатит…

– Тань… Ее же лечить нужно. Ведь это же… это же совершенно немыслимо, чтобы…

Вздохнув, Татьяна посмотрела на Марка, как смотрят на малолетних, еще ничего в этой жизни не понимающих детишек. Или на блаженных, коим обеспечено царствие небесное. Когда-нибудь потом. А здесь, на земле, от блаженных какой толк? Снисходительно так посмотрела, устало:

– Не обманывай себя, Вайнштейн. Чего там – лечить? Она абсолютно вменяема. Ну… в медицинском смысле. И отлично понимала, что она делает. Вот инфантильность в духе «я пуп земли», это да, присутствует, но это не психическое расстройство. Разве что моральное. Но как вариант защиты я это, конечно, учитываю. Если история с неизвестным сумасшедшим графоманом не прокатит, будем на тяжелую эмоциональную травму и наследственную психическую нестабильность тянуть.

– Наследственную?! Значит, ты думаешь, что я…

– Ай, брось! – Татьяна отмахнулась, едва не свалив узкую вазу с тремя белыми лилиями. Марк всем и всегда дарил белые лилии – единственные цветы, которые он признавал. Татьянина рука прошла буквально в миллиметре от темно-зеленого узкого листа. Жест был словно смазанным, непривычно небрежным, обычно она контролировала свои движения… Как контролировала вообще все. Вот заметила свою неловкость. Поморщилась. Недовольно дернула плечом. – Оставь! Ничего я не думаю. Я вообще во всякие такие штуки – наследственность, предопределение и прочие неотвратимости – не верю. Но как фундамент для выстраивания защиты это очень даже неплохо. Да ладно, не бери в голову, это уж на самый крайний случай. Последний бастион, так сказать. Точнее, предпоследний. Можно ведь и на меня начать стрелки переводить.

– В каком смысле? – не понял Марк.

– А что? – усмехнулась Татьяна. – У меня-то все возможности были. И дополнения эти в тексте, хорошо, кстати, что ты их выловил, но сами по себе они могут служить свидетельством в любую сторону. В ту, в которую захочется их развернуть… Может, это я тайком проникала в твои файлы и дополняла их. Ничего невозможного в этом нет. Я, конечно, не такой гений, как некоторые, но более-менее достоверный текст написать вполне способна. Ну и мозгов на выстраивание всяких таких конструкций у меня наверняка побольше. Хотя бы потому что живу дольше.

– Ты что, серьезно?

– Вполне. Процесс-то предстоит нешуточный, чтобы посеять в умах присяжных достаточную долю сомнений, нужно все мыслимые варианты предусмотреть. А хорошо бы – и немыслимые.

– Тань… Она пятерых убила… И ради чего?

– Ну как – ради чего? Ради того, чтоб тебя в тюрьму посадили. Ну или в психушку, как получится. Не важно куда, лишь бы ты страдал. У нее – в ее представлении – отняли то, что ей принадлежало. Ты отнял. Поэтому тебе нужно отомстить.

– Ну так убила бы меня, для чего такие сложности?

– Тю! – Татьяна горько усмехнулась. – Что толку убивать обидчика? Мертвому все равно. А ей нужно было, чтобы ты страдал, чтобы тебе было больно и страшно. Бесконечно больно и бесконечно страшно. Как ей самой. У Агаты Кристи в одном из романов точно такая же история. Ты же сам детективы пишешь, тебе ли удивляться.

– Детективы! Одно дело – книжные сюжеты, но тут-то – жизнь! Пять человек были живы – и нету! Пятеро! А ты спокойненько так рассуждаешь, все понимаешь, чуть не оправдываешь, варианты защиты выстраиваешь…

Она поморщилась, как морщится человек, задевший больной зуб: он вроде и перестал ныть, а когда заденешь – больно.

– Ты чего мне доказать хочешь? Что я бессердечная тварь, которая не переживает за собственную дочь, – чудовище, в общем? Или это она – чудовище, а я зачем-то пытаюсь ее вытащить? Или я, по-твоему, должна биться в истерике от осознания, что это самое чудовище вырастила? Ну так напомню: последние почти десять лет ты тоже принимал весьма активное участие в этом процессе. И, кстати, если бы не твои… творческие искания, может, ничего бы и не случилось. Я, правда, думаю, что в какой-то момент Ксюша на идее собственной исключительности все равно сдвинулась бы, но черт ее знает. Так что вполне можно сказать, что все из‑за тебя с твоей Полиной…

– Да какая она моя… Бес попутал, и ничего больше. Мне и видеть-то ее не хочется. Квартира на Вознесенской оплачена до конца года, а со всем прочим – пусть как знает. Без меня, короче. Я ведь думал, главное – роман… Ну в смысле – книга. А вышло… Да и книга-то, в общем, не вышла… Ну то есть написалось что-то не то.

Черт, да что с ним такое? Почему слова, всегда такие послушные, пляшут как попало? Так что приходится уточнять вылетающие двусмысленности. Роман, в смысле не любовь-морковь, а книга не вышла – не в смысле не напечатана, а в смысле… Черт! Неужели он разучился?!