Прискорбные обстоятельства - Михаил Полюга

— Что с вами такое? — живо обернулась ко мне Капустина. — Ушиблись? Обо что?

— О вас, Светлана Алексеевна! Ну-ка, извольте объясниться! Что здесь произошло?

— Ах, Евгений Николаевич! — отмахнулась она, села к столу и стала бессмысленно копошиться в бумагах — затем только, чтобы чем-нибудь озаботить руки. — Вот вы, простите, выпили, а мне хочется так напиться, чтобы ничего не помнить. Не успела приехать — уже достали! Три дня, пока меня не было, дело лежало в сейфе. Многоэпизодное. Три обвиняемых, три адвоката. А теперь, видите ли, оно через неделю должно быть направлено прокурору с обвинительным заключением. Им цифирь в отчете, а мне разорвись?

Чтобы не вникать, я вскинул брови и изобразил немую мимическую сцену, долженствующую означать: такова жизнь. Такова жизнь следователя, моя деточка! Или ты в первый раз с этим сталкиваешься? Вот-вот, и не в последний!

— Евгений Николаевич, я вас умоляю: не сердитесь! Хотите, на колени стану? — Капустина на мгновение замялась, но пересилила себя и решительно договорила: — Давайте выпьем! Я понимаю, это наглость, но во Львове мне показалось, что вы… Одним словом, или напьюсь, или не знаю, что натворю! Кого-нибудь сегодня убью!

Я возразил: зачем убивать? Лучше стрельнем по печени! Вот только я пил виски, ничего другого и дальше пить не намерен.

В ответ Капустина просияла и одарила меня благодарным взглядом.

…Кажется, в подвальчике на бульваре мы пили виски и закусывали мерзкими горячими бутербродами. Кажется, Капустина быстро «догнала» меня: лицо ее побледнело, носик и лоб покрылись испариной, речь стала протяжной и несвязной. Зато как тепло она стала говорить со мной, с какой искренностью и доверием заглядывала в глаза! Если бы она не была изрядно навеселе, я невольно потешил бы собственное самолюбие: с чего бы тебе так смотреть, девочка? Но, увы, она и в самом деле была навеселе, а выпившим женщинам никакого доверия нет и быть не может: кто знает, что такая запоет рано поутру, когда проснется в чужой постели и хмель выветрится из ее головы? То-то! И я слушал, умилялся, но не слишком доверчиво разевал рот на славословия в свой адрес.

— Ах, Евгений Николаевич! — опершись локтями о стол и приблизив ко мне разгоряченное лицо, восклицала Капустина. — Они все негодяи, а вы… вы такой замечательный, чуткий, интеллигентный! Мне было интересно и непонятно, и я наблюдала за вами во Львове. Если бы не Львов!.. Вам надо было побывать в замке Потоцких, а я вас не позвала. Не решилась. Смешно, правда? Ведь вы такой…

— Ну-ка, перестаньте, не то я заплачу! Никакой я не такой! Спросите у моей жены, какой я не такой.

— У вас есть жена?

— Есть. Была… Нет, есть, вот только ее временно как бы нет.

— Уехала? Надолго?

— Ушла. Но я не знаю, совсем ушла или… А, черт, нога!.. Пойдемте, Светлана Алексеевна, я отвезу вас домой. Никаких возражений! Выпившая женщина, да еще следователь милиции, да еще одна на улице!..

…Кажется, потом мы ехали в машине к ее дому. Ехали — хорошо сказано, потому что Капустина путалась, неверно указывала дорогу, и я принужден был притормаживать, заворачивать, сдавать назад, отыскивать на домах вывески с названиями улиц.

— Я живу здесь всего ничего, езжу больше маршруткой и потому еще не освоилась, — оправдывалась она, но мне было не до ее оправданий, потому как нога у меня опухла и стойко ныла.

Но главное, внезапно я ощутил озноб, меня стало морозить и трясти, словно от простуды, и путь все более становился мучителен для меня.

У ее дома мы попрощались, я подождал, пока моя спутница не исчезла в подъезде, потом сдернул с заднего сиденья дорожный плед и, вздрагивая всем телом, натянул себе на плечи. Зуб у меня не попадал на зуб. Все тело, казалось, было до краев наполнено холодом, и этот холод, будто фреон из худого холодильника, выходил из меня наружу и все не мог выйти. Что же это такое, в самом деле? Неужели подагра? Или элементарная реакция несовместимости лекарства со спиртным? Если так, зачем тогда пил?

Как бы там ни было, но двигаться или тем паче вести машину я уже не мог.

Я закрыл глаза и попытался представить, что лежу в постели. Вышло расплывчато и неубедительно, точно на засвеченной фотопленке. Тогда я приподнял тяжелые веки и увидел, что снаружи, по лобовому стеклу автомобиля стекают и множатся ломаные прозрачные струйки… Дождь, будь он неладен! Этого еще мне не хватало!

Дождь барабанил все настойчивее, стекло расплывалось, и когда мне надоели его рулады, я через силу присмотрелся и увидел, что это Капустина шлепает снаружи ладошкой и неслышно шевелит тонкогубым бескровным ртом. Что такое? Я выщелкнул замок и приоткрыл дверь.

— Евгений Николаевич, вы не уехали? Что с вами такое? На вас лица нет! — бормотала Капустина, точно бабка-повитуха, и при этом трогала теплой, шелковой ладошкой мой лоб, брала меня за руку и щупала пульс, опасливо заглядывала в глаза. — В таком состоянии нельзя ехать! Вам надо отлежаться, выпить горячего чаю с лимоном. У меня есть афлубин…

— Ерунда! Какой, к черту, афлубин? Это подагра. Нельзя было столько пить. И вот эта сволочь колотит… Но отогреюсь — видите, у меня плед! — и спокойно поеду домой. Идите к черту! Вас еще мне недоставало!

…Кажется, я все-таки оказался у нее дома. Сбросив обувь, калачиком свернувшись на мягком уголке, с головой укрывшись шерстяным одеялом, я тщетно пытался согреться, и все окружающее было мне неведомо и неинтересно. Где-то там, вне моего коконного пространства, двигалась и что-то говорила бестелесная Капустина, подсовывала мне под голову подушку, подтыкала под спину края одеяла, но мне все казалось, что это не она рядом со мной. И даже когда дрожь понемногу утихла и я стал дышать ровнее — даже тогда мысль, что я нахожусь в доме Капустиной, не приходила мне в голову.

Но вот наконец я выпростал ноги и высунул голову из-под одеяла. Встревоженное лицо Капустиной тут же надвинулось на меня из мягкого полумрака. «Что? Что?» — прочитывалось у нее в глазах, но она опасалась спросить: а вдруг мне все еще так худо, что не смогу ответить, и что тогда? Вызвать «скорую» девочке и в голову не пришло, а может, пришло, да здравый смысл не позволил: как это — из ее квартиры на носилках выволокут чужого немощного мужика?! Откуда он взялся? Кто такой? Зачем здесь? С какими намерениями?

Невольно я улыбнулся, и смышленая визави немедля уловила благую перемену во мне, — и по тому, как заостренные черты ее лица тут же обмякли, я понял: и ее попустило.

— Ну и что это было? — спросил я, с умыслом пряча улыбку и огрубляя голос. — Как вы меня спасали? Нужны были всего лишь носки из шерсти: собака, овца — что-нибудь такое… А вы?..

— У меня нет шерстяных носков, — пролепетала Капустина виновато.

— Нет? Ну и что, что нет? Есть много других способов. Вот, например, с давних времен женщины отогревали детей и мужчин своим телом, — через силу продолжал наседать я, хотя мне все еще было не до смеха: проклятый сустав то дергало приступами, то жгло адским огнем, в теле сквозил холод, и время от времени я опять принимался звенеть зубами.