Nevermore - Гарольд Шехтер

Вопреки — а может быть, благодаря такому разнообразию экспонатов (иные из которых мало чем отличались от гротескных образчиков человеческого уродства, представляемых в самых убогих балаганах), Балтиморский музей Пила мгновенно приобрел огромную популярность в городе. Столь явный успех и постоянно растущий объем собрания со временем понудили к переезду в большее здание, и в 1830 году вся коллекция переместилась в красивое строение на северо-западном углу Калверт и Балтимор-стрит. Однако в начале 1833-го разразилась катастрофа, а именно — страшный пожар, нанесший сильный ущерб зданию и уничтоживший множество незаменимых артефактов. Еще одно свидетельство поразительной энергичности этой уникальной семьи — всего лишь через семь месяцев, 4 июля 1833 года, двери музея вновь распахнулись — в полностью реконструированном, чрезвычайно роскошном здании с мраморным фасадом.

И в это обширное вместилище наук, искусства и всяческих диковинок, в это неповторимое сочетание художественных галерей, музея естественных наук, зверинца и выставки человеческого убожества были вызваны теперь мы с полковником. Торопливо разгрузив из коляски последние газеты, в чем нам весьма поспособствовала всегда готовая прийти на помощь Матушка, мы без отлагательства направились по этому адресу.

Неизбежно напрашивалось предположение, что в музее произошло нечто чрезвычайно серьезное, и пока наш экипаж проезжал по темнеющим улицам, я цеплялся за надежду, что мы хотя бы не влечемся к сцене еще одного жестокого убийства. Но в тот момент, когда экипаж завернул за угол Калверт-стрит, упование рассеялось, ибо глазам моим предстало зрелище, наполнившее ужасом душу. Перед импозантным трехэтажным зданием собралась толпа склонных к патологическому любопытству субъектов — сборище, какое неизменно возникает на месте страшного преступления и чье присутствие, подобно медленным и зловещим кругам, выписываемым в небе пернатыми падальщиками, известными под именем «канюков», указывает на близость внезапной, насильственной смерти.

Торопливо покинув наш экипаж, мы с Крокеттом устремились ко входу в музей. При виде прославленного пионера из толпы послышались восхищенные возгласы, с которыми смешивались выражения недоумения — невежи не понимали, кто я такой.

— Смотри, какой печальный и как мрачно одет, — расслышал я громкий шепот пожилой женщины, обращавшейся к подруге. — Наверняка это гробовщик!

Мы вошли в здание, миновали фойе и свернули в тоннелеобразную галерею, ярко освещенную газовыми рожками и переполненную сотнями птиц, животных, амфибий, рыб и насекомых. Проходя насквозь ряды этой впечатляющей залы, мимо стеклянных витрин, заполненных всеми известными видами тщательно законсервированных беспозвоночных, Крокетт покачал головой и пробормотал:

— Не возьму в толк, По. С какой стати народ выкладывает кровные денежки, чтобы таращиться на жучков-паучков на булавках?

На досуге я бы ответил на этот до крайности наивный вопрос подробным изложением основ одной из насущнейших для человека наук — биологической таксономии, начала которой были заложены великим Ламарком в его классическом (пусть и не вполне оригинальном) труде «Естественная история беспозвоночных».[68]Но в данном случае для подобной дискуссии возможности не представлялось, поскольку мы уже достигли дальнего конца галереи и на другой стороне примыкавшего к ней зала показались фигуры троих полицейских.

Одни из них, как я убедился, подойдя ближе, был офицер Карлтон. Вместе с двумя коллегами он остановился перед группой ненатурально жизнеподобных восковых манекенов, запечатлевших бессмертные литературные образы Шейлока, Фальстафа и Тэма О'Шантера.[69]Заметив наше присутствие, Карлтон обернулся и, поздоровавшись, сказал:

— Хорошо, что вы пришли. Капитан Расселл жаждет видеть вас.

— Что совершилось здесь? — спросил я. — Неужели — о, верю, что нет! — еще одно чудовищное убийство?

— Боюсь, неумолимый злодей нанес очередной удар, мистер По, — печально отвечал молодой человек.

— Да чтоб меня в волкодава превратили! — вскричал Крокетт. — Куда запропал капитан?

— Он на месте преступления, — пояснил Карлтон. — Пойдемте, я провожу вас.

Приказав своим подчиненным подождать, молодой офицер пригласил нас следовать за ним, развернулся на каблуках и повел нас по сводчатому переходу в соседнею галерею. Посреди этого величественного и вместительного зала высился реконструированный скелет мастодонта об огромных бивнях, чьи кости были извлечены из доисторической могилы в предместье современного Нью-Йорка старшим мистером Пилом.

Обойдя в почтительном молчании этот монструозный костяк, мы, наконец, приблизились к закрытой деревянной двери в дальнем северо-восточном углу зала. За такой дверью обычно скрывается небольшой склад. Но когда Карлтон распахнул эту дверь, за ней обнаружилось не скромное хранилище, как я ожидал, а крутая, очень узкая деревянная лестница, уводившая в подземные этажи здания.

На стене у двери, приблизительно на уровне моего плеча, на деревянном колышке висел фонарь. Карлтон взял в руки этот светильник, зажег его с помощью фосфорной спички и, обернувшись к нам, призвал:

— Следуйте за мной, джентльмены. И будьте любезны — смотрите себе под ноги.

И так — молодой человек впереди, за ним наш славный первопроходец и я — мы осторожно пролагали себе путь по холодной, темной и до крайности заплесневевшей лестнице, пока не добрались до ее подножия и не ступили на влажный пол походившего на катакомбы подвала.

При свете фонаря я видел теперь, что огромное собрание произведений культуры, биологических образчиков и научных диковинок, заполнявшее три этажа музея, составляло лишь малую часть его запасников, ибо передо мной во все стороны простирались неисчерпаемые нагромождения объектов, помещенных на хранение в подвал. Когда Карлтон приподнял фонарь, обозревая наше окружение, я увидел в лучах этого светильника, как мне показалось, бесконечные ряды редких и замечательных курьезов: несколько мумифицированных кошек, челюсть кашалота, цельное чучело носорога, китайскую трубку для опия, восковую фигуру Юлия Цезаря во весь рост, точную копию знаменитого Колокола Свободы, который висит в Зале Независимости в Филадельфии, и многое, многое другое.

— Сюда, джентльмены, — сказал Карлтон, отклоняя луч фонаря примерно на тридцать градусов влево, где я начал теперь различать вход в узкий, с нависающим потолком, тоннель. По этому тесному, лабиринтообразному проходу нам пришлось пробираться нагнув головы — на его сырых стенах белой паутиной мерцала селитра, — и таким образом мы проникли в самые отдаленные уголки подземной части здания.