Если в сердце живет любовь - Люси Бродбент

— С какой стати я должна это знать? — В голосе сестры слышатся обычный вызов и столь же обычная горечь.

— Он любил тебя.

— Но почему это тебя так беспокоит, Перл?

— Потому что я люблю папу и не хочу думать о нем как о бессердечном человеке. А в твоем интервью он выглядит равнодушным и черствым. — Чувствую, что сейчас заплачу, и пытаюсь прогнать слезы. На сегодня их и без того достаточно. — Не хочу, чтобы ты оказалась права. — Я уже почти кричу.

Слышно, как Лидия закуривает. Издалека доносится гул нью-йоркских улиц. Она молчит, и в долгом молчании сквозит непробиваемый скептицизм. Снова глубоко вздыхаю. Сдаваться нельзя.

— Он поступал так не по своей вине, — продолжаю убеждать сестру. — Условие значилось в контракте. Получается, что фирма звукозаписи и менеджер из корыстных соображений заставляли артиста скрывать семью. Но папа не смог примириться, иначе не согласился бы разорвать контракт ради того, чтобы перевезти вас сюда, в Лос-Анджелес. Он рисковал всем: работой, успехом, материальным достатком.

— Твое великое открытие опоздало, — жестко парирует Лидия. Затягивается сигаретой, а я пытаюсь понять ее позицию. Детское одиночество оставляет глубокие шрамы. Единственное, что сестре требовалось в жизни, — ощущение душевного тепла и любви.

— Есть и еще кое-что, — не сдаюсь я. — Папа написал песню специально для тебя.

— Подожди, дай угадаю. Называется «Послушай, как я умею врать», так ведь? — Лидия говорит с такой откровенной злобой, что мне становится нехорошо.

— На самом деле песня называется «Прости меня». Судя по очередной порции молчания, название произвело сильное впечатление.

— Можно прочитать? — с опаской спрашиваю я.

— Валяй, — недоверчиво разрешает Лидия. Понимаю, что она уже хочет и готова поверить. Читаю стихи и впервые в жизни слышу, как ироничная, воинственно настроенная сестра рыдает. Чувство выплескивается и освобождает душу от накопившихся за долгие годы гнева и обиды.

— Ты в порядке?

— Да, — всхлипывает Лидия.

— Поверь, папа по-настоящему тебя любил.

— Да, — соглашается она шепотом.

Некоторое время в трубке слышен лишь характерный шум огромного города. Манхэттен звучит по-своему, совсем не так, как другие районы Нью-Йорка. Его музыка громче, жестче, агрессивнее.

— Но почему он ни разу не сказал мне, что ради нас рисковал контрактом? Почему не показал песню? — Наконец-то Лидия начинает задавать логичные вопросы.

— Не знаю. Может быть, стыдился. Может быть, из-за наркотиков и алкоголя. Может быть, прошло слишком много времени. Может быть, боялся тебя. Иногда ты действительно пугаешь.

Мы обе через силу смеемся.

— А сейчас уже поздно, — печально говорит Лидия.

— Не совсем. Тебе есть за что обижаться на папу. Он не был совершенством и далеко не всегда поступал правильно. Но если удастся найти в сердце прощение, то сразу станет легче. Негодование уже не будет таким ядовитым и разъедающим.

Слышно, как Лидия сморкается.

— Письмо и стихи пришлю по электронной почте, — обещаю я. — А фотографии сохраню до твоего приезда.

— Какие фотографии?

— Ой, разве я не сказала? Здесь миллион детских снимков.

— Правда? — Лидия не пытается скрыть радость.

— Да. Невероятно много. Везде ты, в разных видах. И все до единой фотографии папа сохранил. Посылать по почте слишком сложно, так что спрячу в квартире Эшли, а ты приедешь и заберешь.

— Спасибо, Перл. — В голосе Лидии слышится искренняя признательность. — Большое спасибо.

— Не за что.

— Созвонимся? — спрашивает она почти робко.

— Обязательно.

Оказывается, иногда расстояние между людьми можно сократить всего лишь несколькими словами.

Сижу в квартире Эшли в полном одиночестве, но чувствую себя значительно бодрее. Не знаю, почему так стремилась найти подтверждение папиной любви к нам, но оказалось, что именно уверенности мучительно не хватало. К ленчу успеваю рассортировать все фотографии. Теперь они собраны в три аккуратные стопки: для Эшли, для Лидии и для меня. Люблю сортировать, раскладывать и наводить порядок. Всегда любила. За спокойной работой хорошо думается. Заглядываю еще в несколько коробок из папиного стола. Оказалось, что в денежных вопросах он был совершенно беспомощным. Обнаруживаю старые банковские балансы, счета к кредитным картам, квитанции. Нахожу даже самые первые контракты. Один из них подписан с Робертом Стоуном и отдает фирме «Арденн инкорпорейтед» тридцать пять процентов всех заработков артиста Гевина Сэша. Тридцать пять процентов! Стивен согласился бы умереть за тридцать пять процентов хотя бы от одного из своих клиентов. В наши дни максимальная выгода менеджеров и агентов — процентов пятнадцать — двадцать. Но почему же само название «Арденн инкорпорейтед» звучит так знакомо? Точно знаю, что уже где-то его слышала.

Первый папин контракт вызывает не меньшую боль. Фирма «Деф рекордз» отчисляла певцу всего лишь два процента доходов от продажи его пластинок. Поверить невозможно: два процента! Стоит ли удивляться, что Гевин Сэш разорился? И стоит ли удивляться, что студия «Деф рекордз», которая теперь, кстати, входит в корпорацию «Нью-Лук пикчерс» и в конгломерат Стивена, процветает? Нормальный контракт со звукозаписывающей фирмой дает артисту не меньше четырнадцати процентов. Учитывая, сколько альбомов было продано, папа мог бы заработать огромные деньги. Но, судя по всему, бедняга был рад любым условиям: разве мог он предположить, что по миру разойдется больше пятидесяти миллионов дисков? Боюсь, что, кроме аванса, он тогда ничего не получил.

Звонит сотовый.

— Перл!

Сразу узнаю голос Бретта. Забавно, что разрушитель моего собственного счастливого конца позвонил именно сейчас.

— Что тебе нужно? — грубо отзываюсь я.

— Ты где?

— У Эшли.

— У Эшли? Все в порядке?

— А тебе, черт возьми, какое дело? — Я не считаю нужным сдерживаться. — Какого хрена ты мне звонишь?

— Ничего себе, — озадаченно произносит Бретт. Столь бурной реакции он явно не ожидал. — Да я просто…

— Я не настолько глупа, — нетерпеливо перебиваю я. Не хочу ничего слушать.

— А разве кто-то сказал, что ты глупа? — удивляется Бретт.

— Видела вашу с Беллой фотографию. Как ты мог?!

Бретт весело хохочет. А вот такой реакций я не ожидала. Неужели он настолько черств и непонятлив? Как можно смеяться?

— С Беллой? — переспрашивает Бретт. — Но, дорогая…

— Не смей так меня называть, — обрываю я. — Никакая я тебе не дорогая. Даже не пытайся отрицать, потому что я видела фотографию и…