Неучтённый фактор - Олег Маркеев

Эпицентр оцепенения, липкой патокой, сковывашей людей, находился всего метров в двадцати. Там они уже стояли, как истуканы, мертво и покорно. Невидимая медуза распускала свои щупалцы во все стороны, парализуя новые жертвы. Они сомнабулически тянулись ближе к эпицентру.

Кто-то обморочно навалился на спину Максимову. Слева и справа уже стояли полуживые истуканы. Обморочные лица, пустые глаза, влажные разляпившиеся рты.

– Торчки! Торчки! – вскинулся над толпой истерический голос. – Ма-а-ама!! Ма-а-моча-а-а!!

Голос захлебнулся. Толпа заколыхалась. Те, кто еще мог противиться массовому гипнозу, панически бились в сером клее толпы.

Максимов рубящим ударом врезал стоящему слева. Сосед выпустил из рта пенистую слюну и завалился набок. Падать ему было некуда, но в образовавшуюся прореху вполне можно было втиснуться.

Пришлось пробиваться, как через салон автобуса в час-пик. За Максимовым, как за ледоколом, в фарватер пристроился жидкий ручеек спасавшихся. Напирали, помогая протискиваться вперед.

«Считай, считай, что угодно считай! – приказал себе Максимов. – Тридцать два на шестнадцать? – Мысли уже вязли в голове. – Ну, сука, считай!! Пять-два-один… Верно! Еще считай!»

Среди серых лиц вдруг мелькнул фосфорно-белый профиль. Беззащитно выбриытй череп. Головка на тонком стебельке шеи. Существо повернуло к Максимову лицо.

Огромные серые глаза. В них – немая мольба. Перекошенный плачем и натугой рот.

Максимов выкинул руку, выхватил девушку из топи толпы. Поставил перед собой. Вцепился узкие плечи. Шепнул в ухо:

– Двигай ногами!

Тараня тонким тельцем истуканов, отчаянным усилием вырвался из толпы. Оглянулся. Толпа, чавкнув телами, закрыла брешь. Неуспевшие выбраться ее немного потрепыхались и замерли. Лица потухли. Глаза остекленели.

Максимов поверх голов осмотрел людскую массу. В сером безликом коме увязло больше двухсот человек. Отрава продолжала действовать. Ком вбирал в себя все новых и новых, б е з л и к и х. Отхлынувшая было толпа потянуль к кому.

– Уходим!

Максимов нащупал тонкую кисть, сжал. Потащил девушку за собой.

Ближе к универмагу, смотрящему на людское безумие равнодушными глазами забранных в сталь витрин, толпа поредела настолько, что уже можно было не прокладывать себе путь локтями и ударами ног.

Менты в мышинного цвета куртках сбились вокруг одного, талдычившего в рацию:

– Торчки. Торчки у нас! Торчки, говорю!!

Максимов решил, что сейчас близость с ментами – не помеха. Торчки могли оказаться топтунами на первой стадии психоза. Оживут, с утробным воем начнут крутить адову карусель, вовлекая в безумие всех вокруг. Вот тогда уже будет не до смеха. Топтуны вытаптывали все живое вокруг. Только кинжальные очереди могли защитиь от крутящейся водоворотом толпы.

Он сбросил с плеча рюкзак. Нагнулся, сорвал завязку. Достал бутылку водки. Зубами сорвал пробку. Пахнуло спиртом.

«Молодца, бабка, не обманула!»

Максимов сплюнул прилипшую к губе золотинку. Сделал большой глоток. Водка оказалась жуткой. Но дело свое сдалала. Ухнула огнем в желудок, лавой пронеслась по венам и вспыхнула в мозгу, выжигая всю муть.

– Пей!

Максимов протянул бутылку девушке. Она затрясла головой.

– Пей, кому сказал!

Она осторожно поднесла горлышко к темным губам. Максимов подбил донышко, заставив водку плеснуться в приоткрытый рот. Девушка закашлялась. На меловый щеках выступил румянец.

– Все, живем! – удовлетворенно вздохнул Максимов. Потрепал девушку, согнувшуюся пополам, по выгнутой спине.

Менты, привлеченные ее хрипами и тихим матом, встрепенулись. Максимов показал им бутылку. Менты сразу же вспомнили инструкцию. Дружно достали из карманов плоские коробочки аварийных аптечек. Закинули в рты белые шарики. Переглянулись. Одни из командирской сумки выудил фляжку. Отпил сам, передал товарищам. Судя по реакции на выпитое, они решили усилить действие таблеток проверенным народным средством, прочищающим мозги.

Рация неожиданно рявкнула командным голосом:

– Ты, что, не знаешь, что делать?! Исполнить и доложить!!

Над площадью сразу в нескольких местах всплеснулись вскрики.

Интеллигентного вида гражданин, упирвашийся руками в забор, в двух шагах от Максимова, вдруг затрясся в судороге. Захрипел и, рухнул на асфальт. Тело продолжало биться в конвульсиях. Гражданин никак не хотел вырубиться.

На трясущейся кисти прыгал стальной браслет.

«Торпедоносцев отключают. Сейчас начнется!»

Торчки были самой невинной психической заразой. Просто стояли в тупом столбняке. Не бесновались, не громили все вокруг, не бились в истерике, не орали благим матом церковные песнопения. Стояли, по головы увязнув в тухлом желе собственного безумия. От первого парализованного покорностью эпидемия распространялась мгновенно, как лучевой импульс атомной бомбы. Не успеешь глазом моргнуть, как уже стоит сотня истуканов. И если не принять экстренные меры, то через полчаса вырастет плотная толпа в несколько тысяч человек.

Страшен был именнополный паралич воли и чувств. Торчков не брали ни уговоры, ни удары дубинок, ни слезоточивый газ.

Сначала против торчков бросали ментов с дубинками. Но толпу рассеять не удавалось. Люди просто замертво падали под ударами и продолжали валяться, бессмысленные и жалкие, как сломанные заводные игрушки. Неподвижные тела плотным ковром устилали асфальт, блокируя движение. Кома могла длиться несколько часов, истуканов надо было либо охранять, либо скрочно скирдовать в машины.

Подозрение в тайном сговоре и своеобразной акции протеста пришлось сразу же отбросить. Зараза возникала неожиданно, а торчки, придя в себя, оказывались законопослушными серыми личностями, без всякого признака политической зрелости. Очнувшись, они ничего не помнили, вели себя тихо и покорно, как алкоголик после дебоша.

Методом проб и ошибок, не без подсказки ученых, было найдено средство. Эффективное и универсальное, как укол сульфазина. Очередь в эпицентр. В самую гущу. Туда, где в сером вареве плавала клецка первых обезумевших. От них шла вся зараза. Если успеть вовремя вырезать очередью очаг, то инфекция прекращалась сама собой. Люди, словно проснувшись, начинали двигаться. И тихо расходились по своим делам.

Максимов дернул девушку за воротник куртки, заставив выпрямиться. Прижал к себе и поволок прочь.

Менты все еще не решили, кому из них лезьть на козырек универсама, чтобы очередью провести санацию толпы.

Лица их были хмуры и сосредоточенны, как у мужиков перед барщиной.

* * *

За спиной свинцовым кнутом хлестнула очередь. Трескучее эхо очереди покатилось по улочке.

Девушка неожиданно уткнулась в грудь Максимову и разрыдалась.