Таинственная женщина - Жорж Онэ

– Куда делся наш милейший Элиас? Мне говорили, что он болен… Неужели он собирается на тот свет?

Это предположение скоро оправдалось. В один прекрасный вечер лакей, войдя в кабинет банкира, застал его склонившимся над письменным столом. Казалось, будто он спит. Слуга заговорил с ним и, не получив ответа, приблизился и коснулся его. Банкир остался неподвижен. В руках он держал коротенькое письмо дочери, еще влажное от слез: он стал жертвой единственного чувства, которое делало его уязвимым.

Шесть месяцев спустя в особняке на улице Прованс в сумерках сидели Граф и Марсель. Окончив работу, Барадье ушел к себе. Темнота все больше и больше заполняла комнату, так что дядя и племянник, сидевшие молча в глубоких креслах, проступали в ее толще неясными силуэтами. Служащие ушли, в конторе царила тишина.

– Дядя Граф, вы спите? – спросил Марсель.

– Нет, друг мой, думаю…

– О чем?

– Обо всем, что произошло с нами за последний год…

– И каковы же ваши выводы?

– Да таковы, что нам чертовски везло… Провидение, очевидно, нас хранило.

– Дядя Граф, вы себе противоречите: то «чертовски везет», то охрана Провидения…

– О, какой же ты скептик! Это болезнь твоего поколения, вы ничему больше не верите.

– Я не верю в случай, – сказал Марсель с иронией, – но верю в силу воли человека… И если нас, как вы утверждаете, хранило Провидение, то лишь потому, что кто-то этого хотел.

Он умолк. В комнате совсем стемнело.

– Кто-то? – повторил Граф. – Ты намекаешь на ту женщину?

– Да, именно: она разрушила планы своих сообщников, она спасла меня…

– Потому что любила?

– Да, потому.

Граф вздохнул, затем неторопливо набил трубку и закурил.

– Мы впервые говорим об этой несчастной со времени тех событий… Тебе не тяжело, что я упомянул о ней?

– Совсем нет.

– Тогда объясни, пожалуйста, что произошло между вами… Что заставило ее пожертвовать собой ради человека, которого она собиралась обмануть и ограбить? Ты ведь не сомневаешься, что именно такими были ее намерения?

– Нет, не сомневаюсь.

– И эта женщина убила себя на твоих глазах?

– Да, дядя, потому что я не дал ей обещания новых встреч.

– Но ты любил ее?

– Да, я любил ее, но чувствовал омерзение… И если бы я снова с ней встретился, она, быть может, завладела бы мной окончательно и погубила бы меня… Слышите, погубила бы! Я убежден, что, если бы хоть год находился под влиянием этой ужасной женщины, она сделала бы из меня, сына честнейших родителей, негодяя…

Опять водворилось молчание.

– Она была очень хороша собой? – спросил дядя Граф.

– Это было воплощение красоты и соблазна. Она была просто создана для того, чтобы быть куртизанкой.

– И ты думаешь, что она могла бы сбежать, если бы захотела?

– Я убежден в этом. Вы помните, что во время обыска полиция открыла в погребе сводчатый проход, который сообщался с домом на улице Мало? Тем путем спаслись ее сообщники. Ей стоило только спуститься по маленькой потайной лестнице, и она была бы спасена: потребовалось бы больше двух часов, чтобы взломать дверь погреба.

Дядя Граф вздохнул.

– Ты думаешь иногда об этой женщине? Сожалеешь о ней?

– Конечно. Не пожертвовала ли она собой ради меня?

– Так вот почему ты так изменился за последние полгода!

– Да, дядя.

– К тому же ты был так занят устройством завода для изготовления нашего пороха.

– Отчасти и поэтому.

– Знаешь, что тебе следовало бы теперь сделать?

– Прекрасно знаю: отец уже беседовал со мной об этом вчера. И, вероятно, потому, что я так холодно принял его советы, вы сегодня заводите разговор о том же?

– Ну да, дружок. Было бы весьма разумно с твоей стороны жениться…

– На Женевьеве Тремон?

– Да, именно ее мы хотели бы видеть возле тебя. Ты бы весьма нас порадовал, женившись на ней.

Марсель не отвечал. Он сидел неподвижно в своем кресле. Трубка дяди Графа потухла, в комнате стало совсем темно. После довольно продолжительного молчания молодой человек сказал:

– Дядя, вы упоминали, что мадемуазель Лихтенбах была страшно взволнована, когда приезжала сюда в последний раз предупредить вас об опасности, угрожавшей мне?

– Да, на ней лица не было.

– И вам показалось, что ее волнение вызвано особым участием ко мне, так, дядя? По крайней мере это вы мне говорили тогда…

– Да, я дал слово, что все тебе передам… К тому же она понравилась мне… Она очень мила… И то, что она сделала через неделю после этой страшной драмы, укрепило мое мнение о ней…

– Ее поступление в монастырь?

– Да, ее уход из дома негодяя отца.

– Он умер, Бог с ним!.. И умер он, вероятно, не перенеся отвращения, которое внушал своей дочери.

– Да, это не подлежит сомнению.

– Значит, мадемуазель Лихтенбах, собственно, из-за меня оставила общество. Бедную девушку ждет тяжелая безрадостная жизнь в серой рясе, с остриженными волосами, в общении со страждущими.

– Да.

– Дядя Граф, неужели и вы того же мнения, что дети несут ответственность за грехи своих родителей?

Старик не отвечал. Он встрепенулся и зажег трубку, которая засветилась в темноте, озаряя его лицо.

– Вы не отвечаете? – продолжал Марсель. – Вы, стало быть, в затруднении?

– Да, в большом затруднении… В этой же гостиной я некогда сказал посланцу Лихтенбаха, который предлагал тебе руку своей дочери, что все Графы восстали бы из могил, если бы потомок Барадье женился на дочери Лихтенбаха…

– Как! – воскликнул Марсель в волнении. – Вам было сделано такое предложение и вы никогда не говорили мне о нем?

– Какая была бы в этом польза? Ты ведь понимаешь, в каких мы были отношениях, когда я дал этот несколько напыщенный и довольно глупый ответ… Отец твой… да, отец твой предпочел бы видеть тебя… ну, не мертвым, а черт знает в каких отдаленных краях, чем связать с одной из Лихтенбахов. Подумай… Генерал Тремон совсем недавно был убит, фабрика еще пылала… Нет-нет, это было невозможно!