Счастье Зуттера - Адольф Мушг

— Смерть, — сказал Зуттер.

— Вопрос только в том, как ее обставить. Лео планирует праздник прощания в виде фейерверка или ракеты с двумя ступенями. Первую мы зажигаем на Эйерс-Рок. Мир затаивает дыхание. Вакуум аккумулирует энергию, накапливает ее под самую завязку. Через три года — взрыв, и мы отрываемся от земли. Мир расстается со своей историей, издавая протяжный вздох. Тут-то и приходит конец вашему Вечному возвращению, господин Ницше.

— А последняя ступень? — спросил Зуттер. — Где она взлетает?

— У истоков Нила. В Африке земля впервые вдохнула в себя человека, в Африке она снова избавится от чужеродного тела.

— Зачем твои дамы учатся стрелять?

— Кто не умеет задерживать дыхание, тот рискует прежде времени исчезнуть с лица земли. Недавно Лео перелистывала газету в поисках траурных объявлений. Все еще самая сильная страница в твоем издании. Там она наткнулась на фамилию одного члена правления многих советов. Он был ее клиентом — и моим тоже. И вот отправился в мир иной. «Да, — сказала Лео, — Нигг выпустил его из своих рук». Нигг — это главный врач городской больницы.

— Знаю, — сказал Зуттер. — Я только что видел его в пансионате Баццелль. Он приехал на семинар.

— Ты встретишь там немало клиентов Лео.

— А что же две немки в аэропорту?

— Ты вполне мог там вынести себе смертный приговор.

— Йорг, но это же детские забавы.

— Не скажи. Дети ведь не знают жалости. У тебя нет детей, иначе ты бы это знал. Судебного репортера такие вещи не должны бы удивлять.

— Давай присядем, — предложил Зуттер.

Скамейка у камня Ницше освободилась. Юная парочка, любезничавшая на ней, ушла — видимо, ей мешали разговаривавшие вполголоса старики.

Сквозь низко нависшие ветви Зуттер смотрел на воду; у берега, в тени, она казалась темнее обычного.

— У тебя мания преследования, — сказал он.

— И это говорит человек, которого Лео держит в своих руках. Давно.

— Что-то я этого не замечал.

— Чем меньше замечаешь, тем цепче она тебя держит, — сказал Йорг. — Мир кишит черными дырами. Астроном их тоже не видит. Он только фиксирует перемены в их окружении. Каждое движение изгибается, в пространстве появляется кривизна. Сила притяжения действует повсюду. Тебя окунают в нее, сминают, добираясь до самого ядра. И вот ты уже такой добренький, каким никогда не был.

Йорг замолчал, так как на дороге послышались быстро приближавшиеся шаги. В просветах между ветвями замелькал небесно-голубой тренировочный костюм, вскоре можно было увидеть и того, на ком он был надет. Пробегая мимо, человек, улыбнувшись, поднял для приветствия руку, и Зуттеру показалось, что он уже видел его в пансионате. Фон Бальмоос посмотрел ему вслед.

— Это бегают зомби, — сказал Йорг. — Бегут навстречу своему концу, по десять километров ежедневно. А когда придет Судный день, у них будет только тщеславное желание выглядеть помоложе, up to date, just in time[59].

— He нравятся мне твои фантазии, — сказал Зуттер.

— Потому что они не твои? — мрачно рассмеялся Йорг. — Разве моя большая калмыцкая семья не заслужила светопреставления? Эзе, из-за твоих чудных фантазий я попал в такие жернова, которые перемололи меня в порошок, словно Макса и Морица[60]. Вот уже восемь лет я только тем и занят, что притворяюсь личностью, которую зовут Йорг фон Бальмоос. Когда мне стало не хватать дыхания, вместо меня задышала Лео. Всего лишь маленькой жертвы требует она — чтобы я был своей собственной тенью.

— Сегодня ты поразил меня в самое сердце, — признался Зуттер. — Такого со мной еще не случалось.

Йорг поднял голову и уставился на Зуттера. Потом закрыл лицо руками, и Зуттер услышал стон, который ввел его в заблуждение несколько часов назад.

Йорг запустил руку в нагрудный карман своей кожаной куртки, вынул оттуда камешек и раскрыл ладонь.

— Тебе он знаком?

Зуттер молчал.

— Ей тогда было семнадцать, как сейчас Виоле, — заговорил Йорг, — и она впервые отправилась в путешествие. С подругой. Иначе тетя ее не отпустила бы. Но этой подругой был я. Я был на два года старше ее и учился в Высшей художественной школе. За год до этого я побывал в Греции, в одиночку. После этого я уже не сомневался, что буду художником. Надо было только стать самим собой. Я был так переполнен своим призванием, что мне хотелось все превращать в искусство. И всех, кто оказывался вблизи меня, в художников. Ты слышал, как смеется Руфь? «Я стану врачом, — заявила она, — и буду все время опускать тебя с высот искусства на грешную землю». Мы разбили палатку там, где меня поразил в сердце Аполлон, где суша заканчивается мысом Сунион. За спиной у нас высились белые колонны, а мы сидели на берегу моря и ждали восхода солнца. Мы почти не спали: вот сейчас мир откроет свои глаза. Часами сидели мы молча, на наших глазах рождался новый день. Земля вокруг нас была усеяна обломками храма Посейдона. Руфь подняла два мраморных осколка и один дала мне. Я всегда носил его с собой. Он твой.

Зуттер взял у него камень и зажал в кулаке.

— А я и не знал, что Руфь бывала в Греции, — сказал он.

— С ней я мог бы жить, — проговорил Йорг.

— А я — нет, — сказал Зуттер.

Он взвесил камень в руке. Зуттер родился левшой, и ему пришлось переучиваться. Однако для бросков он все же пользовался более сильной левой. Когда он швырнул камень вверх, тот на миг поймал искорку света, уже отступившего из лощины; увидеть, как он упал, они не могли, да и удар о землю поглотила тишина.

40

Борода у него была с проседью, но сбрей он ее, лицо выглядело бы молодым; правда, это было лицо пятидесятилетнего мужчины. Его можно было бы назвать тощим или стройным, казалось, он весь состоял из одних жил. Две из них, прежде всего бросавшиеся в глаза, поднимались из открытой рубашки к ушам, как две напрягшиеся выпуклые опоры, на которых держалась голова с беспорядочно вьющимися волосами и приветливыми глазами. При этом они обрамляли резко очерченный треугольник кожи, по которому одна за другой прокатывались волны пульса. Когда Руфь и Зуттер отдыхали после прогулки на полуостров, они наблюдали за работой этого человека в лодке; в его движениях не было ничего торопливого или лишнего. Это он вытащил тело Руфи из воды.

— Я запомнил, где вы живете, но фамилию вашу забыл, — сказал Зуттер, когда мужчина возник в освещенном четырехугольнике входной двери.

— Каханнес, — ответил тот.

Зуттер извинился за поздний визит, сказал, что он хотел бы взять у него завтра утром напрокат рыбачью лодку, и объяснил, зачем она ему нужна.