Иди куда хочешь - Генри Лайон Олди

— А красильщика, — машинально спросил ты, — красильщика за что убили? Лавки пограбить захотелось?

— Красильщика? Что ты, Карнушка, не было такого! Троицей клянусь, не было!

— Ладно, — снова отвечаешь ты.

Сари на царице Кунти относительно новое.

Свежевыкрашенное.

С вышивкой.

Ладно… не с ней о том беседовать.

— Ты грамоту от Грозного мне передай — На плечо ложится мягкая ладонь Кришны. — Они в ссылку быстрей, чем в рай, побегут. Им она за счастье. А сам уезжай. От греха подальше. Я ж вижу: у тебя руки чешутся… По дороге почешешь. Я вчера пропуск на отъезд от Панчалийца получил, со всей свитой… вывезу дураков. Договорились?

— Спасибо, — отвечаешь ты, накрывая ладонь Баламута своей. — Спасибо, Кришна. Считай, я твой должник.

— Считаю, — без тени усмешки отвечает Кришна.

И ты забываешь спросить у него: откуда Черному Баламуту стало известно место укрытия Пандавов? Ну, узнать их для неглупого человека было просто: небось на «Свободном Выборе» пошумели изрядно… А дальше?

Следил, что ли?

Зачем?

Ты поворачиваешься, отбрасывая вопросы, как отбрасывают прочь надоедливого щенка, ты поворачиваешься и выходишь наружу.

Да гори они все синим пламенем!

Вслед смотрит царица Кунти.

— Маленький мой… — шепчут белые губы. — Маленький мой… Ушастик…

* * *

Черный Баламут сдержал свое слово.

Единственное, что задело Кришну за живое: люди каким-то образом прознали истинную подоплеку гибели красильщика Харши. Правда, волей молвы место действия перенеслось из Кампильи в Матхуру, а погибший превратился в злоязычного и злоумного владельца прачечной, чуждого милосердию… Впрочем, неважно.

Важным было другое: впервые флейта опробовалась в заведомо провальных обстоятельствах — при большом стечении народа, потрясенного убийством земляка.

И ничего, получилось.

Любят.

Все любят: и кампильцы, и пятерка спасенных братьев, получивших в дар краденые одежды вкупе с прочим барахлом, и мамаша их замученная любит, и Опекун Мира, чей безмолвный приказ погнал Кришну в Кампилью, для знакомства и присмотра за неугомонными Пандавами, и наивный Ушастик, чьи серьги…

Да, серьги.

Жалко.

— Скорее! Едут!

Вопль мальчишки-наблюдателя, примостившегося на самой верхушке громадного карпала, сперва всполошил стаю воронья, и птицы черной тучей прянули в небо.

Следом очнулись люди.

Как был, голышом подхватившись с циновок, Карна опрометью вылетел из шатра. И со всех ног кинулся к берегу самой языкатой в мире речушки, прозванной в честь богини красноречия. Видимо, богиня во время оно соизволила омыть здесь ноги, иначе только шутнику или придурку взбрело бы в голову назвать эту поилку для коз — Сарасвати, то бишь «Богатая Водами». Впрочем, Карне сейчас было не до названий, богинь и шутников.

Следом спешил верный слуга с ворохом одежды, поминутно роняя то повязку для чресел, то размотанный тюрбан, то пояс с пряжкой из черненого серебра. К плебейским выходкам господина слуга давно привык. И все-таки негоже знатному встречать еще более знатного, сверкая с кручи голой задницей…

Из-за поворота дороги на противоположном берегу сперва раздался громоподобный топот, а вскоре и показался слон-гигант. Белый. Не боевой: где наконечники на бивнях? где металл налобника? да и беседка на могучей спине сверкает украшениями вместо того, чтоб щетиниться копейными жалами. Но в эту минуту слон казался самим Айраватой-Земледержцем: тяжко попирая землю, он несся ожившим холмом, терзаемый стрекалом в руках бешеного ездока.

И вовсю трубил на бегу, будто узрел самку в течке.

Острый глаз Карны сразу разглядел: ездок не просто бешеный. Он и в самом деле Бешеный. А позади него в углу беседки сидит на сложенных вчетверо коврах Боец. Мрачнее тучи. Губы кусает. Чистый Индра в гневе: того и гляди разразится перуном. Впору ждать, что следом из-за поворота выметнется не отставшая свита, а буйная дружина Марутов с молниями наперевес.

Слон с разбегу вломился в речную гладь, заставив «Богатую Водами» встать на дыбы, и в сверкании брызг пронесся мимо кручи, где ожидал Карна. Бешеный кубарем скатился с его спины, следом прямо из беседки прыгнул Боец, не дожидаясь, пока умелые анги успокоят животное. И оба царевича — косая сажень в плечах, дай волю, гору своротят! — наперегонки понеслись к Ушастику.

Видимо, задались целью перещеголять приятеля в выходках.

Карна шел навстречу царственным друзьям и понимал: тишь да гладь последних месяцев разметана вдребезги.

Как река — слоном.

* * *

…Гонец от Черного Баламута прибыл в Хастинапур на десять дней позже Карны. Сам Карна к этому времени продолжал ломать голову: рад ли Грозный чудесному спасению Пандавов и мирному разрешению дела? Или только делает вид, что рад? Или даже вида не делает?

Во всяком случае, на Совете он туманно заявил:

— Мне не по душе раздор с сыновьями Панду. О Боец, подобно тому, как ты смотришь на царство как на наследие отцов, точно так же смотрят на него и Пандавы!

Регент замолчал, а собравшиеся еще долго переглядывались.

Что хотел сказать этим престарелый сын Ганги?

Короче, гонец от Кришны оказался весьма кстати: привезенные им известия проливали бальзам на рану. Да, братья-Пандавы с матерью успешно добрались до места ссылки. Да, стараниями Черного Баламута удалось примирить разгневанного тестя-Панчалийца с пятеркой зятьев. Баламут оказался выше всяческих похвал: длинная история о прошлых рождениях Черной Статуэтки в его изложении неизменно заканчивалась одним выводом — девица была просто обречена на многомужие. Обречена судьбой. Законом. Богами. Кармой. Обстоятельствами. Случаем.

Достаточно?

Панчалиец счел, что достаточно.

Единственное условие, которое поставил гордый раджа панчалов: его дочь не должна жить со ссыльными. Ответ из Города Слона последовал незамедлительно: крепостца, где сидели битые Пандавы, нарекалась Индроградом[25](насмешка? намек?) и давалась братьям в удел. Пусть правят. А если местные вожди лесовиков возмутятся…

Увы! Надежда исполнилась лишь частично. Вожди и впрямь возмутились. Результатом было послание из Индрограда в Хастинапур: «Живя здесь, сыновья Панду по велению Стойкого Государя и Грозного убили всех других царей. В нашем лице Веды обрели усердных толкователей, обряды — щедрых устроителей, а народ — доблестных защитников. Ом мани!»