Чистилище. Книга 1. Вирус - Валентин Бадрак

– Хочешь сказать, от этого кости срастаться будут лучше?

– В том числе. То, что твои кости… мм… срастаются не так быстро, как хотелось бы, – результат общего состояния организма. Вообще, тебе Семеныч должен был сказать об этом – он врач толковый.

– Семеныч-то сказал…

– Чего осекся? Договаривай, – потребовал Шура, не меняя приветливого тона.

– Да так… – мямлил Лантаров, – …просто то, что он говорит, не очень-то понятно. Слишком расплывчато.

Шура ухмыльнулся.

– Не переживай, я с ним уже все детально обговорил. И лично мне все понятно. Так что слово только за тобой. Сейчас я очень четко тебя спрашиваю: ты готов через неделю переехать ко мне? Через пару дней тебя расчехлят, освободят от металла в теле, и все, никто тебя тут не держит.

У Лантарова все сжалось внутри и потемнело в глазах при одной мысли об операции.

– Я – готов. Только как же я поеду, если я ходить не могу?

– Об этом я позабочусь – перевезем тебя, как в загородный филиал больницы. Я с Семенычем уже договорился. Ну, а там Евсеевна – она тоже в своем роде звезда медицины. Я ведь живу в деревне, за сотню километров от Киева. И если тебя не пугает отрыв от цивилизации…

– Отлично. Я готов! – Его голос был похож на писк отважной мыши, которую кошка выпустила из когтей, чтобы немного поиграть, но которая не теряет надежды спастись бегством.

– Слушай, а ты помнишь, отчего поссорился с матерью?

Вопрос Шуры оказался настолько неожиданным, что Кирилл вздрогнул.

«Далась ему эта мать! Вот упрямый, если что замыслил, раскручивает до конца».

Он задумался. Как ни странно, память не обнаружила ничего конкретного.

– Она, понимаешь, всегда лезла в мои дела, намеревалась управлять моей личной жизнью…

– Ну, это все матери пытаются делать…

– Да нет же! Она как-то странно это делала. Пыталась мной руководить, а вот в свою жизнь не впускала. Все время мужиков меняла, а когда я об этом разговор заводил – впадала в буйные истерики. Вообще вела себя, как царица со слугой. Изводила по мелочам. Я постоянно без денег был, и надо было унижаться, просить ее, чтобы вещь какую-то купить. А потом уже я ее стал изводить – в отместку.

– Но это же детские аргументы. А ты – взрослый человек, оформившаяся личность. Ты ее любил хоть когда-то?

Это был трудный вопрос. Лантаров напряженно копался в груде воспоминаний, морщась от боли.

– Не знаю… Временами, наверное, любил. Но ненавидел ее раздраженный менторский тон, ее настойчивое желание лепить из меня что-то такое, от чего меня воротило. А потом она меня бросила.

– Как бросила? Ведь ты говорил, что сам от нее съехал.

– Съехал?! После того, как она меня тысячу раз бросала. В моменты, когда она мне была нужнее всего, я непременно заставал ее с каким-то мужиком в постели. Да она просто всегда предпочитала кого-то другого рядом, только не меня. Это, в конце концов, и убило окончательно мою любовь.

– Но как взрослый человек ты же не можешь отрицать простых вещей: молодая женщина, оставшаяся без мужа, должна как-то обустраивать свою жизнь?

– Да, должна, – нехотя согласился Лантаров, но с возрастающим жаром продолжил: – Но не за счет меня, понимаешь?! Меня слишком часто вычеркивали из жизни. А я не собачка, чтобы бежать возле нее на поводке и вилять хвостом.

Он распалялся все больше по мере того, как продвигалась его мысль, выплескиваясь сгустками бешеных слов. У него вдруг возникла потребность говорить громко и даже кричать, вопреки пониманию, что Шура не повинен в его боли и пытается искренне ему помочь.

– Она меня задрала! Возле нее я всегда чувствовал безысходность и абсурд и заболевал этим. Я ушел, чтобы избежать ее влияния, чтобы не слышать ее истошных криков и упреков.

Лантаров так разошелся, что хотел уже крикнуть, что он попросту боится свою непредсказуемую, взбалмошную мать, но что-то удержало его.

– Ладно-ладно… – Шура примирительно выставил вперед ладонь. – Просто я хотел заметить тебе, что очень сложно построить гармоничные отношения с окружающим миром, если не выстроены отношения со своей самой главной женщиной – матерью. И то, что ты говоришь о ней, будто она вообще отсутствует – как мне кажется, свидетельство того, что тебя действительно не очень-то жаловали в детстве. Но ты все равно можешь преодолеть эту ситуацию. Сейчас ты просто держишь на плечах непосильный груз из гнева и боли, и он давит на тебя. Но есть только один путь избавления – и это путь прощения, милосердия.

И опять Лантаров поймал себя на мысли, что умиротворенно-спокойный лик говорящего завораживает его. Ему казалось, что Шура весь зажигался изнутри или кто-то невидимый орудовал волшебным факелом, вызывая потоки горячего света.

Они говорили еще некоторое время. Затем Лантаров с интересом выслушал рассказ о том, как Евсеевна уже готовится к деловой весне с пчелами, цветами, декоративными растениями. К моменту прощания он уже представлял себе картинку будущей жизни в течение, по меньшей мере, нескольких месяцев. «Ну и к бесу эту цивилизацию! – с воодушевлением думал он. – Надо набраться сил для нового рывка, ведь, скорее всего, придется все начинать сначала».

Но когда Шура уехал, Лантарова опять стали волновать воспоминания о матери. К его изумлению, они возникали как нечто воздушное и контурное, а затем начинали расплываться на бледные части. Он лишь помнил, как вздрагивал всякий раз, когда слышал ее голос. Он прекрасно знал, что был нежеланным ребенком, препятствующим ее амбициозным, часто сумасбродным планам. Она была к нему равнодушной, и он отплатил ей таким же отчуждением. Теперь он хорошо понимал, что в течение долгого времени отчаяния попросту искал ей замену. И нашел! С некоторых пор он жил Вероникой, безропотно пил и ел из ее рук, питался впечатлениями, которые она ему дарила. И, наверное, слишком доверился ей, потому что, вырвавшись из одной зависимости, попал в сети другой. Он порой чувствовал себя ограбленным, потому что Вероника незаметно отняла у него будущее, заменив любые возможные отношения чистой эротоманией. Она легко выдавила из него остатки сыновних чувств, а затем вытеснила представление о том, что эротика – инструмент любви двух людей.

Как он ни обдумывал ситуацию, выходило одно и то же. Он был попросту вероломно обманут обеими женщинами, которых и любил и ненавидел одновременно. Он знал истоки своей настойчивости и причины тайного неугасимого желания мучить и унижать своих жертв. Потому что он сам был жертвой, подобно неисправимо сломанной игрушке.

«Ну как избыток секса может гробить здоровье, успех, благополучие? Всегда же было наоборот: больше секса – больше радости; нет секса – глухой депресняк», – Лантаров размышлял об этом, но мысли никак не складывались в логические цепочки.