Семейная тайна - Ольга Карпович

– Я знаю, знаю, – всхлипывала Софья. – Это сидит во мне. Гложет меня изнутри. Дедушка, я вижу, вы человек верующий, воцерковленный. Научите вы меня: как мне быть теперь? Может, если я в церковь пойду, покаюсь, мне и легче станет…

– Права ты, Софьюшка, – кивнул старик. – Верю я в Господа нашего и милостью, им данной, служу игуменом здешнего монастыря. Отец Михаил зовут меня. Грех твой тяжелый, но я вижу, что раскаяние твое искренне и буду просить Господа помиловать тебя.

– Спасибо, отче, – прошептала Софья.

Андрей и Кирилл стояли, понурившись.

– Ох, ребятушки, все трое вы изрядно друг друга помучили, – сокрушенно проговорил старик. – Что же сотворили вы с жизнью своей, болезные? Ох, горе-то горькое…

– Пойдемте! Пойдемте скорее отсюда! – вцепившись в его костлявую руку, горячо заговорила Софья. – Я не могу больше здесь… Вы обещали нас вывести…

– Подождите! – твердо сказал Кирилл. – Если уж каяться, то до конца. Мне тоже нужно кое-что сказать вам обоим.

Софья испуганно обернулась к нему.

Андрей напряженно вглядывался в лицо друга.

Старик смотрел на Кирилла пристально и кивал, словно поощряя сказать всю правду.

Кирилл потоптался на месте, глядя в раскисшую под ногами землю, нервно нацепил на нос очки – одно стекло выпало, и сквозь пустое кольцо оправы растерянно моргал золотисто-карий глаз.

Он решительно тряхнул головой:

– Тяжело это говорить… Но ничего не поделаешь, видно, день сегодня такой, когда все счеты подводятся, – он поднял глаза на застывших напротив Софью и Андрея, подбородок его дернулся болезненно. – Я ведь давно про вас знал, около года. Сначала думал, вы одумаетесь, закончите все это. Или признаетесь – и тогда уже решим, как жить-то нам дальше. А вы молчали… И я молчал. Мужества у меня было не больше, чем у вас. Я не знал, что мне делать: отпустить вас, проклясть, избить… И не понимал, что мне делать с собой. Кто я – мученик, безвинно преданный друг и муж? Или ваш палач, губитель вашей любви? Я измучился страшно, спать по ночам перестал, все думал, как с этим справиться. И придумал, наконец… – горло его несколько раз сухо дернулось, как от беззвучного бесслезного всхлипа.

– Кирилл, ты что? О чем ты? Что ты придумал? – испуганно смотрела на него Софья.

– Ты… ты убить нас решил, да? – сообразил вдруг Андрей. – Поэтому и в лес этот завез? Думал завести подальше и…

– Не только вас, – мрачно подтвердил Кирилл. – Нас всех, всех троих. Думал разом покончить со всем этим, а на том свете пусть уже Бог нас рассудит, раз сами мы оказались ни на что не годные. Я вызвался везти вас на машине… Изучил дорогу по картам… Помнишь, ты спрашивал меня, как меня угораздило опрокинуть машину в реку? Я это сделал нарочно! Хотел в лобовую впилиться в ограждение моста, чтоб всех разом… Но в последний момент инстинкт, видимо, сработал – вывернул руль…

– Я вспомнила, – вскрикнула вдруг Софья. – Вспомнила, что ты кричал тогда, в машине. Меня это мучило все время… Ты крикнул: «Это все! Я больше не могу!» Ты поэтому так сказал, да?

– Конечно, поэтому, – кивнул Кирилл. – Думал, все, конец моим мучениям. И вот – все мы живы, машина вдребезги, а я… Я хотел вам сказать… За эти сутки я понял, что ошибался. Не желаю я вашей смерти, что бы вы мне ни сделали. Не мне вас судить, да и себя тоже…

– Кир! – Андрей вдруг подошел к нему почти вплотную, заглянул в глаза и произнес. – Прости ты меня ради бога. Я ведь не думал, что тебе так… То есть думал, конечно, но знать этого не хотел. Ну, ударь меня, хочешь? Разбей мне рожу, может, мне легче станет?

– Да брось, – обессиленно махнул рукой Кирилл. – Нет у меня больше сил. Все. Кончился. Сам прости меня, если сможешь.

Софья подошла к ним и обхватила обоих за плечи, выговаривая сквозь слезы:

– Мальчишки мои, мальчишки… Что же мы такое сделали…

– Дурное дело ты замыслил, – покачал головой отец Михаил, глядя на Кирилла. – Как только Господнего суда не убоялся? Убить двоих чад Его да на себя руки наложить…

– Я не думал об этом в тот момент, – пробормотал Кирилл, глядя в землю. – Мне просто было очень больно и хотелось хоть как-то прекратить свои мучения. Я не видел другого выхода…

– А ведь Господь никому не посылает непосильных испытаний, – заметил старик. – Самоубийство ведь – тяжкий грех, не тебе, грешному, судить, кому сколько на земле отмерено. Самоубийца покаяться в своем преступлении не может, потому и грех его непрощаемый. Отпевать самоубийц святая Церковь не позволяет, и молиться за них можно только дома. И осуждены их души на вечные скитания. Вот ведь что ты над собой учинить хотел. Но Господь милостив, уберег он тебя от самого страшного…

– Уберег? – переспросил Кирилл.

– Так ведь сам говорил, – объяснил отец Михаил, – руль у тебя из рук вырвался – и машина в ограждение не вошла, краем проехала. Пощадил тебя Господь, не сделал самоубийцей и убийцей. Уповай на милосердие Его, ибо любовь Его к своим чадам, даже заблудшим, безгранична! А я молить Его о милости для тебя буду. Господь с вами, – старик поднял вверх высохшую желтоватую руку и размашисто перекрестил друзей. – Раскаяние ваше, я вижу, – искренне, помогу я вам, дети мои, выведу из леса. Пойдемте, а то родные ваши, я чаю, за вас беспокоятся. Ступайте за мной, ребятушки, теперь не заплутаете.

Уверенно лавируя между деревьями, старик вел их через лес.

Удивительно, но непроходимая чаща, по которой они плутали почти сутки, оказалась совсем не такой уж непроходимой. Уже через несколько минут лес начал редеть и в просветах между стволами стал виден высокий крутой берег реки.

Старик шел впереди – быстро, ссутулив плечи под телогрейкой и чуть наклонившись вперед. За ним – Софья, следом спешили Андрей и Кирилл.

Они молчали. Все слова были сказаны, все счеты подписаны.

Как ни странно, после всех прозвучавших обвинений и признаний на души друзей снизошел покой. Как в детстве, после долгого отчаянного рева, когда тебя наконец простили, пожалели и приласкали, и в груди становится легко и просторно, и только изредка еще настигает тебя судорожный сухой всхлип…

В молчании они вышли на берег и принялись спускаться вниз, к воде. Над рекой белой матовой гладью стелился густой туман. И вдруг солнце, впервые за последние сутки, наконец прорвалось сквозь облака, позолотило ласковыми лучами землю…

Вода вспыхнула и заискрилась, играя золотым – светом!

Софья обернулась назад и увидела, что лес стоит, уже подернутый зеленой дымкой – молодой, весенний, пахнущий жизнью и радостью. У самого берега толкалась носом в мелкие камешки, стояла уже знакомая друзьям синяя лодка с красным номером.

– Ну, что же, садитесь, дети мои! – обернулся к ним старик.

Лицо его, ярко освещенное теперь, как будто изменилось, стало резче, строже. Пропал деревенский лукавый прищур, смешные обезьяньи гримасы и ужимки. Старец словно бы распрямился, стал выше и еще суше, белые легкие волосы обрамляли узкое морщинистое лицо с глубокими скорбными глазами, бескровные губы были плотно сжаты.