Флердоранж - аромат траура - Татьяна Степанова

И Катя решила ему отомстить. За это. И еще за то, что произошло утром на поле. И еще за то, что могло произойти здесь раньше, девять дней назад.

— Потрясающая картина, — сказала она. — Я никак не ожидала… Это будет настоящий шок. Только мне кажется, что-то подобное уже было раньше. Но, конечно, не совсем в таком духе, но очень близко.

— Что вы хотите сказать этим «было раньше»? У кого это было? — хрипло спросил Бранкович.

— По-моему, у Дали, нет? — Катя светски-рассеянно улыбнулась. — Ну ведь гении для того и созданы, чтобы первыми протаптывать тропинки к славе для всех остальных.

А вот Елизавету Кустанаеву в этот вечер никто в гости не ждал. Но она приехала незваная в начале десятого. Сначала ее машина остановилась у дома Павловского. Но дом был темен и пуст, а в соседнем доме были освещены все окна, и с веранды доносились голоса.

Катю привлек шум на веранде. Как раз в это самое мгновение уязвленный Бранкович бурно доказывал ей, путаясь в своем акценте, что сравнивать его (Его!) с Дали, подозревая в подражательстве и слепом копировании, — нелепо. Он, как художник, абсолютно свободен от чьего-либо влияния. Более того — истолковать его последнее творение логически нельзя.

— Я исповедую принцип Тристана Тцары, придумавшего дадаизм, а он утверждал, что «логика всегда, всегда не права». И не только в искусстве, в живописи. Думаете, вам в вашем деле логика что-то объяснит, подскажет? Загоните сами себя в тупик, если слепо пойдете у нее на поводу, потому что…

Катя так и не дослушала это самое «потому что», хотя вообще-то следовало. Но шум отвлек ее — на веранде тоже что-то происходило!

Выйдя из мастерской, она увидела Елизавету Кустанаеву и Полину. Они стояли друг против друга. И Катя подумала: как странно — женщины могут выглядеть как войска, готовые к битве. У Кустанаевой в руке были ключи от машины. У Полины (она ведь «хозяйничала») тяжелый поднос с чашками и медной туркой с кипящим кофе.

Туманова Катя на веранде не заметила — как только приехала Кустанаева, он дипломатично удалился в сад перекурить. А Павловский остался — сидел в кресле. Лицо его было в тени.

— Полина, в чем дело? — голос Кустанаевой звучал резко. — Отец уже трижды звонил, спрашивал, где ты. Он с ума сходит от беспокойства. А мы даже не знаем, где тебя искать.

— Ты же нашла, — ответила Полина. — Значит, отлично знала.

— Я ехала мимо… из офиса ехала… Мне из дома позвонили. Ты ушла в пять кататься на мопеде, а сейчас уже почти десять часов! Михаил Петрович едет. К его возвращению ты должна быть дома.

— Я никуда с тобой не пойду. — Полина по-прежнему держала полный поднос, словно отгораживаясь им от Кустанаевой. — Я остаюсь здесь.

— Полина, ты ведешь себя неприлично. Мы делали скидки на твое болезненное состояние, но это уже переходит всякие границы! Что это значит — я останусь здесь? Ты ведешь себя безобразно, ты забываешь, кто ты и какой у нас завтра день.

— Я помню, какой завтра день. Это ты забыла, раз снова приехала сюда, к нему, когда отца нет! — Полина задыхалась. Поднос в ее руках дрожал.

Катя увидела, как Павловский рывком поднялся со своего кресла.

— Малыш, ну перестань… Тебе надо домой, — сказал он тихо, не глядя ни на Полину, ни на Кустанаеву.

Полина не тронулась с места.

— Дай я помогу. — Он хотел забрать у нее поднос, но Полина вдруг молча с силой швырнула поднос к ногам Кустанаевой, едва не обварив ее горячим кофе из турки, и выбежала из дома.

Кустанаева испуганно придушенно вскрикнула, но ее крик прозвучал запоздало и фальшиво. Катя, ни с кем не прощаясь, устремилась на улицу. Но Полину на ее мопеде было уже не догнать.

Все это было вечером в субботу, а рано утром в Воскресенье Катя собралась и поехала на машине в Столбовку к Трубникову. Видеть участкового ей хотелось сразу по нескольким причинам, однако самой главной была та, что Трубников обязательно должен был быть сегодня на тех самых девяти днях, о которых так по-разному упоминали фигуранты.

Приехать в церковь на поминовение усопшего вместе с участковым было гораздо лучше, чём явиться незваной. Трубников был свой человек в Славянолужье, И если Никиту Колосова это его свойство порой настораживало, то Катю в данный момент — вполне устраивало. К тому же ей не терпелось поделиться с участковым некоторыми своими последними наблюдениями. Поэтому, помня, что в деревне люди встают с петухами даже в выходные, Катя вскочила ни свет ни заря, завела свой застоявшийся без дела «жигуль» и отправилась в Столбовку.

Ночью над Славянолужьем прошел дождь. Да и сейчас еще накрапывало. Небо было свинцовым, и темной казалась вода в Славянке. Мокрые ивы, росшие по берегам, напоминали растрепанные метелки. А в небольшой запруде за Татарским хутором под мелким дождем плескались, блаженствовали утки.

Катя включила «дворники» — тик-так… Грунтовая дорога раскисла от влаги. Впереди показались какие-то строения: приземистые ангары, мастерские. Во дворе мокла под дождем сельхозтехника — комбайны, трактора. Это был машинный двор агрофирмы «Славянка».

Несмотря на ранний час и ненастье, вокруг машин суетились работяги в промасленных спецовках. С оглушительным грохотом Катю обогнал трактор. И она вспомнила вчерашний вечер, дом Бранковича, его веранду, гостиную, мастерскую. Боже, где она была вчера — на Луне, на Венере? И где оно истинное Славянолужье — там, среди «далианских» снов, иди здесь, среди набухших дождевой влагой пейзажей среднерусской равнины?

Деревня Столбовка лежала в низине. С дороги видны были крыши домов в садах. А на полпути между этой деревенькой и Татарским хутором на крутом косогоре стояла церковь. Катя проезжала мимо нее. Церковь была давно заброшена — на косогоре сиротливо торчали остовы кирпичных стен и колокольня с провалившимся куполом. На фронтоне в нишах буйно разросся кустарник. Провалы окон густо оплел вьюнок. На колокольне, нахохлившись, мокли под дождем вороны. Катя не удержалась — нажала на сигнал, и воронье, вспугнутое гудком, взмыло вверх, закружилось над руинами, хрипло, простуженно каркая.

Столбовка встретила Катю той особенной тишиной, какая бывает в деревне в ненастье. Домов в поселке было совсем немного. К тому же половина из этого «немного» давно уже была заколочена и пустовала. Катя остановилась у колонки на перекрестке и спросила старика, набиравшего воду, где дом участкового Трубникова, Старик молча указал в самый конец улицы. Дом был старый, с хлипкой летней терраской, прилепившейся сбоку. Неказистый, надо сказать, дом. А вот баня во дворе, как заметила Катя, открыв калитку, была новехонькой — могучий сруб из толстых бревен под железной крышей, с подслеповатым банным оконцем и липовой скамейкой — чтобы присесть после парной и любоваться чудесным видом на луга, нивы и пажити, попивая пивко или домашний квасок.

Возле бани Катя и увидела Трубникова — в старых, потертых на коленях милицейских брюках, голый по пояс, он колол под моросящим дождем березовые чурбаки и складывал поленья у бани. Приезду Кати он вроде даже и не удивился.