Не ум.ru - Андрей Виноградов

«Возможно, ты пожалеешь». – Матильда чуть склоняет голову набок.

«Всё может быть», – киваю бесстрастно.

«Ну, смотри», – решается она и подходит.

Я наклоняюсь и глажу псину сначала по голове, потом по спине. Чувствую, как напряжённое тельце под моей рукой расслабляется, подыгрывает движению. Теперь главное вовремя убрать руку, иначе буду наказан. За фамильярность. За ее, собачью, неосмотрительную податливость и неуместное дружелюбие. За то, что перестал гладить. Словом, за всё разом.

Они с мамой очень похожи, как и положено хозяйке и ее собаке. Я бы, честно говоря, поостерегся заводить таксу.

Матильда. Моя бывшая с моим новым хотели свою дочь назвать этим именем, со мной советовались, мне понравилось, но в последний момент передумали. Так бывает. До поры до времени родители всевластны над своим потомством и иногда чудят. Наверное, из-за этого, из-за пересмотра имени, дочь и выросла у них редкой стервой. Я называю ее Нематильдой. Впрочем, по моей версии она вся в мать. Я даже с отцом Нематильды на этой почве почти сдружился, два-три тоста оставались до брудершафта. Изводила его, следующего за мной в строю моей бывшей «разведеныша», пока сама наконец не выскочила замуж. Так появился новичок, кого можно было сживать со света. Моя дочь, а они со сводной сестрой от случая к случаю общаются семьями, говорит, что благоверного Нематильды только отцовство удерживает в семье. Я его понимаю: не так-то просто решиться оставить обожаемую дочурку с такой фурией. Мне ли не знать. Моя бывшая тайно мечтает, что когда Нематильду бросят, а надо быть полным идиотом, чтоб не понимать – это вопрос времени, внучку отдадут ей.

«Видимо, разрушение жизней – действительно увлекательная вещь. Ты об этом не думал?»

«Угадай ответ».

В ответ на откровения бывшей я, заставив ее слабовольно уронить нижнюю челюсть, объявил, что и сам бы не прочь взять девочку.

– Но… – Прорыв состоялся, и следовало начать быстро пятиться. – Ты же знаешь, что мне не хватает собранности, ответственности, поэтому следовало бы начать с собаки, а я, как видишь, застрял на стадии хомяка. Хомяк «клеточное животное», за него отвечать слишком просто. Это о той, девочке, что ты имеешь в виду. Я же совершенно о другом…

Почему ей так нравится обзывать меня тварью?

– Тебе нравится имя Матильда? – спрашиваю мамину псину и, пользуясь замешательством, быстро убираю руку и так же быстро встаю.

«Уважаю. Умеешь», – читаю в прищуренных собачьих глазах.

Ну, хоть кто-то.

110

На рекламе телевизор как-то по-особому наддаёт, видимо, надеется перекричать эхо в моих карманах.

– Сейчас лак высохнет, поставлю борщ разогреть. Хочешь – сам поставь. Будешь борщ? – доносится из комнаты.

Квартирка маленькая, комната рядом, спокойно можно переговариваться.

– Конечно, поставлю.

– Только в кастрюлю своей ложкой не лазь.

– Конечно не буду. Хомячура кланяться тебе велел…

– Тебе сколько лет, сын? Седой, потёртый, а все в игрушки играешь. Завёл себе друга по разуму. Весь в отца. Сушек возьмешь своему Хомячуре. Напомни, когда уходить соберёшься, сам не ищи.

– У тебя ведь всегда дынные семечки…

– Отсыплю.

– Спасибо.

– Не тебе.

– Не от меня.

– Ты не меняешься. Поздно уже.

– Уже уходишь?

– Подловила. Признаю.

Телевизор старый, картинка у него серо-зелёная, а при виде меня он еще больше бледнеет, помнит, как я обошёлся с его предшественником. Откуда ему знать, что сейчас я совершенно для него не опасен. Однако грех не воспользоваться замешательством, я вальяжно усаживаюсь на табурет. Если кто пробовал, то понимает, каково это – расположиться на табурете вальяжно. Целая наука.

Телевизор нервничает, пытается задобрить меня анонсом «Ликвидации» с Машковым. Потом скороговоркой выгружает на пять с половиной квадратных метров миллионы кубов невесёлых отечественных вестей и оттеняющих их катастроф из жизни ближнего и дальнего зарубежья. Наконец, уже бодренько – облегчился, – к заветному. Ради чего все и затевалось. Про личную обеспокоенность руководства страны трудностями, которые героически преодолеваются верным населением. Но собранные на властном Олимпе воля, решительность, интеллект… не дремлют, дабы искоренить нашу общую косолапую неустроенность. И мою, избирателя, личную.

Таких ответственных, занятых людей моя сраная жизнь заботит, а я, тварь такая, циник! Мне, сука, забавно.

Тварь? Надо бы позвонить ей, как справляется?

Помню, дураковали на поминках предыдущей правящей партии: «Надо было поменьше ей переживать за страну, людям жилось бы лучше». То были поминки! С размахом гуляли, на таких порванные баяны никто не считает. Как оно в этот раз сложится? Чем нынешние запомнятся? После истории с вызволением Тё из зиндана и коллизией с полицейским я строго слежу за тем, чтобы не проговаривать мысли вслух. Про себя думаю. Рот на замке. Пальцем губы проверяю на всякий случай. А инстинкты всё равно вопят что есть сил: «Заткнись уже думать, болван!!!»

Но сегодня я без тормозов, отчаянный. На дворе воскресенье, и мне непривычно прёт. Сушки, к примеру, обещаны. Про семечки дынные вообще молчу. Пусть и не мне, в конечном итоге. Я складываю кукиш. Сделать это в тесном кармане так же трудно, как охотнику устроиться на ночлег в лисьей норе, однако же очень важно. Так мой вызов нагляден, хоть и частично скрыт от постороннего взгляда. Частично потому, что, приглядевшись и не будучи конченым, испорченным пошляком, вы можете догадаться, что именно происходит в моем кармане. Можете, можете… Даже не сомневайтесь.

Большим пальцем, ему единственному в фигуре кукиша живётся относительно вольготно, нащупываю дыру в подкладке, прямо по шву. Третьего дня в нее ключ от квартиры проскочил. Повезло, что на кафель упал и что в подъезде неприятность случилась. Прямо под ноги ключ выпал. Я услышал его и одновременно увидел. Удивительно, что не почувствовал, как металл по ноге скользнул. Наверное, думал о чем-нибудь важном, а ключ тёплый.

Последнее время со мной часто такое: думать, думая, что о важном. В самом деле старею. Не хочется? Да нет, если вдуматься, то все равно. Раньше я думал, что старость – это когда ты наконец-то понимаешь, куда идти, и почти не сомневаешься, что уже не дойдешь, времени не хватит, сил, при том, что время и есть силы. Еще видел в старости пик ротации человечества. Она мне казалась хуже смерти, потому что после смерти старики уже не вредны.

Ну сколько можно клеймить преследующее их, в природном смысле, поколение, то есть нас?! Нам же приходится воздерживаться от перепалок, уважать старость, как учили. А от воздержания, все знают, чего только дурного не образуется в организме. От головы до суставов. Вот и умираем, случается, раньше стариков. А они горько и обидно думают о нас в крышку гроба: «Сла-ба-ки». Мы о них так не думаем, а они о нас – да. Но на кладбищах черти шалят, от этого там легко заблудиться в мыслях. Еще там легко быть неискренним, не ощущая этого. Неискренность – это вообще очень по-человечески. И пока ты жив, и на кладбище, то есть тебе пока карта прёт, – странно было бы не реализоваться.