Феликс Дзержинский. Вся правда о первом чекисте - Сергей Кредов

В это время можно было часто услышать: «Жаль, умер Дзержинский! С ним было хорошо работать. Нас, специалистов, он ценил и защищал. При нем мы могли спокойно спать. Не боялись, что приедет „черный ворон“»…

«Широкие массы специалистов, – писала после его смерти „Правда“, – признали в товарище Дзержинском, в этом страшном для мировой буржуазии председателе Чрезвычайной комиссии, своего талантливого руководителя».

…На всесоюзной конференции союза рабочих-металлистов в ноябре 1924 года Дзержинский говорил (об этом есть газетный отчет):

«Меня назначили в ВСНХ, я руковожу, в частности, Главметаллом и буду проводить плановое начало железной рукой. Кое-кому хорошо известно, что рука у меня тяжелая, может наносить крепкие удары. Я не позволю вести работу так, как ее до сего вели, то есть анархически».

Таких речей, в духе ГПУ, с ссылкой на «железную руку», на пугание «крепким ударом» – Дзержинский за время своего управления промышленностью произнес очень мало. Да и после только что произнесенной угрозы он тут же сделал важную оговорку: «Недостаточно одного желания железной рукой искоренить недочеты. Более важно знать, как их устранить, а для этого необходима колоссальная работа».

…Как бы ни объяснять происшедшую перемену Дзержинского – она явная. Можно было видеть, что, войдя в ВСНХ, в это сложное учреждение со стоящими перед ним сложнейшими проблемами, Дзержинский почувствовал, что не может этим учреждением управлять с помощью методов, опирающихся на чекистское устрашение. В. Н. Манцев, ставший во главе торгового отдела ВСНХ и в обстановке хозяйственной работы, на глазах всех нас сам терявший свои чекистские ухватки, сказал однажды Савельеву (непосредственному руководителю Валентинова в газете. – С. К.):

«Феликс Эдмундович (Дзержинский), с тех пор, как стал работать в ВСНХ, сильно изменился. Прежде он хотел, чтобы его боялись, даже от страха ненавидели. Это не смущало его. В качестве председателя Коллегии ВЧК он считал, что такой страх приносит большую пользу как в самом составе ВЧК, так еще больше вне ее – в стране. Страх, по его мнению, играет роль предохранителя от свершения всяческих проступков и преступлений. А вот теперь ему неприятно слышать, что его личность вызывает страх у подчиненных ему и с ним сотрудничающих людей».

Манцев был прав: Дзержинскому было неприятно, когда в ВСНХ на него смотрели как на грозного и страшного начальника ГПУ. Я лично убедился в этом при следующего рода эпизоде.

По обязанности службы Дзержинскому приходилось не только давать краткие «команды», распоряжения, но, конечно, многое объяснять, говорить на разных совещаниях и заседаниях. Если это происходило в немногочисленном кругу, все шло благополучно; когда же приходилось произносить большие «директивные» речи перед большой аудиторией, слушать его было тяжко. Он волновался, и при этом проступал польский акцент, говорил скороговоркой, в построении фраз всегда чего-то не хватало, мысль не находила нужного ей выражения. Все выступления Дзержинского записывались лучшими стенографистками ВСНХ, но при расшифровке их записи получалась полная невнятица. При передаче речей Дзержинского в «Торгово-промышленной газете» я никогда не пользовался только стенографической записью, а всегда, в дополнение к ней, отчетами, составленными нашими сотрудниками. Для этого я посылал иногда двух репортеров, давая указание не гнаться за передачей фраз и слов, а только за смыслом, только за содержанием. Лишь при пользовании таким двойным, а иногда тройным материалом и долгой обработке его мне удавалось давать в газете более или менее удачные передачи речей Дзержинского. По-видимому, эти передачи ему нравились, так как, встретив меня однажды в коридоре ВСНХ, Дзержинский смеясь, сказал:

– He знал, что я такой хороший оратор. Скажите откровенно, отчеты эти трудно делать?

– Очень.

– Почему? В чем мои недостатки, может быть, я способен от них отделаться?

Я сказал Дзержинскому, что есть люди, которые говорят приблизительно так, как пишут. Таков Пятаков. У него все стоит на своем месте – подлежащее, сказуемое, прилагательное, весь синтаксис в порядке. Фиксация его речей легка. Иначе у Ленина. Он настойчиво просил никогда не полагаться на стенографическую запись. Она никогда не отражала содержания его речей. Ленин думал, что происходит это оттого, что он говорит слишком быстро и стенография не успевает записать многие нужные слова. Ленин просил давать отчеты, резюме его речи и не следовать за стенографией.

– С передачей ваших речей, Феликс Эдмундович, обстоит сложнее. Говоря, вы, вероятно, мысленно произносите все конструирующие и выражающие фразу слова, однако многие слова в этих фразах остаются невысказанными, несказанными. На языке их нет. Так у многих бывает, а у вас больше, чем у других…

– Кто у вас в редакции занимается обработкой моих речей? – спросил Дзержинский.

– Я.

– Почему вы? Разве для этого у вас нет помощников?

– Сотрудников газеты у нас достаточно, только они вас боятся и всячески уклоняются от обработки отчетов о ваших речах. Боятся, что это сделают плохо, получат нагоняй, упреки, что исковеркали, исказили, не поняли смысл того, что говорил председатель ВСНХ и ГПУ.

Лицо Дзержинского потемнело. Мои слова явно были ему неприятны.

– Бояться меня нечего. Так всем и скажите. Я не зверь, не кусаюсь. И ГПУ здесь абсолютно ни при чем. Ему здесь делать нечего. Если отчет о моей речи будет плох, я в том виноват. Значит, наиболее важные речи мне нужно не произносить, а предварительно написать и потом их читать.

Потом, помолчав, и сурово, даже сердито смотря на меня, Дзержинский прибавил:

– Хорошей работы, подгоняемой одним страхом, не может быть. Нужно желание хорошей работы, нужны всякие другие стимулы к ней, прежде всего сознание, что она приносит большую пользу обществу, населению, рабочим, крестьянам.

…После этого разговора Дзержинский два раза посылал мне для исправления большие, переписанные на машинке рукописи. В одной шла речь об изношенности технического капитала металлургии, в другой о производственных совещаниях в той же индустрии и рабочем изобретательстве. Обе статьи ни в «Торгово-промышленной газете», ни в другом издании не появлялись. Предполагаю, что они составлялись для какого-то внутрипартийного потребления.

…Было бы большим упущением, если бы я не рассказал более подробно, чем сделал до сих пор, об отношении Дзержинского к беспартийному составу активных работников ВСНХ, промышленности, к техническому персоналу. Оно, несомненно, было очень благожелательным, отнюдь не менее, чем у Рыкова. В 1924–1925 годах преследования и аресты совершались по всей стране, однако в ВСНХ и в промышленности их почти не было. Недаром после его смерти многие инженеры говорили, что при Дзержинском могли спать спокойно. В благожелательности к техническому персоналу у него явно преобладали утилитарно-практические соображения. Дзержинского, кажется, не очень страшило, что в голове человека бродят антисоветские идеи; по его мнению, гораздо важнее, как он работает, полезен ли он для «ведомства ВСНХ», для промышленности. О Е. С. Каратыгине многие ему шептали: «Это действительный статский советник, реакционер, вспомните, какие речи он держал во время своей командировки за границей?». Дзержинский все это превосходно знал, за антисоветские речи Каратыгина за границей он и убрал его из редакции «Торгово-промышленной газеты». Но дальше этого репрессии не пошли, и, так как тот был знающим и полезным человеком, Дзержинский дал ему возможность работать над рядом важных вопросов. Каратыгин, например, был председателем секции, изучавшей в BCHX вопрос о пятилетней перспективе развития сельского хозяйства и его связи с промышленностью. «В тюрьму посадить человека не трудно, во много раз лучше, если человек, заслуживающий тюрьмы, будет все-таки не в ней, а на свободе делать полезную для общества работу». Руководствуясь именно этим правилом, Дзержинский, видимо, очень хотел, чтобы прославленный своими подвигами эсер, террорист Савинков, заманенный ГПУ в 1924 году из Польши на советскую территорию, не сидел в тюрьме, а на свободе нес полезную работу. С явным расчетом на сенсацию Дзержинский с улыбкой в апреле 1925 года говорил кое-кому в ВСНХ, в том числе Межлауку и Савельеву: «Догадайтесь, что это за человек, которого, в сущности, нужно было бы расстрелять еще в прошлом году и которого вы можете скоро увидеть у нас в ВСНХ? Догадайтесь! Не знаете? Так я вам скажу. Это – Савинков. Хочу посадить его в главную бухгалтерию ВСНХ в роли самого маленького счетовода. Он мне говорил, что хочет работать, что примется за любую работу, только бы не быть в тюрьме и быть полезным. Дам ему эту работу, посмотрим, что из этого выйдет?».