Вдруг охотник выбегает - Юлия Яковлева

– Увидят, потому что скоро разразится мировая революция и всех буржуев вытряхнут с их вилл, – быстро проговорил Нефедов в свою кружку. Шум пивной плотно обступал их. Но это не значит, что их никто не мог услышать.

Татьяна Львовна осеклась. Поняла предупреждение? Зайцев видел, что она задумалась.

Но он ошибся. Нефедова она поняла иначе.

– Значит, вы вот так это видите? – пораженно произнесла Лиловая. Нефедов поднял на нее совиное личико:

– Я?

– Пролетариат, – раздраженно уточнила она. – Советские люди. «Университетов не кончали» которые. Или как вы там это называете.

– Товарищ Лиловая, – предостерег ее Зайцев.

Он смотрел на эту немолодую женщину. Она была похожа на старую кобру, которую индийский раджа посадил стеречь сокровища, да с тех пор уже и раджи нет, и город его умер, а старая кобра все качается над никому не нужным златом.

– Вы когда в Эрмитаже последний раз были? – презрительно спросила Татьяна Львовна Нефедова, который грыз спинку воблы.

– С час назад, – ответил он.

Та фыркнула. Щелкнула сумочкой, принялась в ней что-то искать.

– Вот, – Татьяна Львовна бросила перед Зайцевым на стол несколько фотографий. – Гвозди каталога Лепке. Я понимаю, вам эти имена и названия не скажут ничего, – она одарила Нефедова презрительным взглядом. – Но вы, – она посмотрела на Зайцева, – вроде бы не так безнадежны, как ваш товарищ. Поверьте мне на слово. Это первоклассные работы. Бесценные. Простак, может, и не знает, что творит. Зато клиенты аукциона Лепке, американские и европейские миллионеры, понимают это очень хорошо.

– А миллионеры-то откуда знают, что там ваш Простак позабирал? – опять подал голос Нефедов. Но Татьяна Львовна уже вычеркнула его их списка живых. А Зайцев машинально листал фотографии – снимки картин.

Он смотрел и не видел. Он думал. Вдруг о нем вспомнили в ОГПУ. Вдруг Кишкин, Кишкин, с которым столько вместе пережито, превратился в управленца типа «только что был здесь, но пять минут назад вышел». А если все это не вдруг? А если – именно после его визита к Простаку? Не зря же тот держался так борзо. Деятельностью общества «Антиквариат» руководили сверху, из Москвы. Наркомторг, сказала Татьяна Львовна? Наркомторг?

Что, если Фаина Баранова, любительница красивеньких безделушек, случайно сунула куда не следует свой глупый любопытный нос? И остальные, выходит, тоже? Нет. Маловероятно.

Но неужели тогда его последняя – нелепая, из книжки «Двенадцать стульев» почерпнутая идея верна?

Допустим, все они – но каждый по отдельности – в самом деле купили себе нечто. Разбили набор. Не зная, какой великой ценности предметы покупают. И теперь убийца собирает вещи обратно по одной. Но что? Монеты? Почтовые марки? Украшения?

Бывают ли на свете монеты ценой в жизнь человека? А марки?

Зайцев теперь верил, что бывают. И бывают люди, которые готовы заплатить за вещички баснословную цену. Вон миллионеры, говорит товарищ Лиловая…

Но зачем тогда изуверство? Трудоемкий и рискованный балаган с переодеванием трупов и инсценировками?

Зайцев чувствовал, что все детали перед ним – но все равно не видел картины. Он злился, он чувствовал, как мозг буксует.

– «Аллегория вечности». Рубенс, – донесся до него голос. Он поднял голову. Татьяна Львовна кивнула подбородком на фотографию сверху. Она, по-видимому, очень любила свое дело, потому что немедленно принялась вещать: – Рубенс сделал ее как эскиз для одной из шпалер, заказанных герцогиней Изабеллой для монастыря в Мадриде. Центральную женскую фигуру Чезаре Рипа, автор знаменитой «Иконологии» 1593 года, считает Вечностью. Здесь, – Татьяна Львовна показала розовым длинным ногтем на фотографии, – змея, кусающая свой хвост. Образ бесконечного времени. Над Вечностью парит гений. Три фигурки путти поддерживают гирлянду…

Нефедов слушал так, словно Лиловая вещала по-китайски.

– Картина несравненная. Незаконченность ей только к лицу. Ее легкость… – у Татьяны Львовны задрожали губы, руки. На лице заалели два пятна.

И обернувшись туда, где официантка ставила новые кружки пива писателям, почти взвизгнула:

– Девушка! А поставьте-ка нам водочки!

Мартынов не выдержал, отвернулся. Крачкин щелкнул замочком – расставил треногу. Стараясь не смотреть туда, на то, что должен был фотографировать.

– Значит, так, – начал вслух Самойлов. – Положение первого трупа…

Зайцев понимал: он нарочно старается держаться сухих формул протокола. Описать место преступления простыми человеческими словами казалось невозможным. Поодаль с утробным звуком вырвало агента Сундукова.

Убитых обнаружили рыбаки. Здесь невский берег был пустынным. Только огромные гранитные валуны да деревья. Налетавший ветер морщил реку, несмотря на майское солнце. Город вдали пыхтел заводским дымом.

Убийца втащил один труп на гранитный, самой природой выточенный и придвинутый пьедестал. Труп лежал на животе. Свисали золотые локоны.

Мартынов осторожно примерился ногой к уступу на гранитном камне. Уцепился, подтянул себя повыше. Дотронулся пальцами до горла женщины. Обернулся и покачал головой.

– Успела окоченеть.

Он спрыгнул, обмахнул ладони о брюки.

– Точнее скажут уже судмедэксперты.

– Ты смотри, падла. Как только он это сделал? – произнес рядом Крачкин. Он по-прежнему отводил глаза. Взглянуть на убитых он смог только через глазок камеры.

И Самойлов, и Крачкин таким способом защищали сознание от увиденного. Защищал себя на свой манер и Зайцев – в голове его звучал голос Татьяны Львовны Лиловой: «образ Вечности представлен старухой», «змея, кусающая свой хвост», «Гений сверху подает гирлянду».

От запаха роз мутило. Возможно, оттого, что к нему примешивался еще какой-то незнакомый химический запах.

«Три путти поддерживают гирлянду снизу». Детям на вид был год? два? три? На голеньких застывших телах еще был младенческий жир, тугие, словно перетянутые ниточками складки. На душе у Зайцева стало так холодно и тоскливо, будто его мимоходом обняла смерть.

– Расстрелял бы гада на месте, – выругался Самойлов.

Поодаль стоял автомобиль с красным крестом. Но спасать здесь было некого. Старуха, молодая полная женщина с золотистыми косами, трое малышей – все были мертвы.

Самойлов отошел, распорядился. Теперь медики могли унести тела. Хотя повредить улики и следы они уже не могли – не было попросту никаких улик и следов! – ступали они с носилками осторожно.

Положили носилки на траву. Стали передавать друг другу крошечные тельца. «Головку, головку придерживай», – не удержалась женщина в белом халате. И заплакала. Зайцеву от ее слов стало еще тошней и горше. Все три трупика поместились рядом. Накрыты простыней. Но жуть не ушла.