«Фрам» в Полярном море - Фритьоф Нансен

«Понедельник, 15 января. Утром и в полдень было сжатие впереди судна, хотя грохотало больше в северной стороне. Свердруп, Мугста и Педер ходили в этом направлении, и им преградила путь большая открытая полынья. Немного спустя я с Педером отправился дальше на ССВ мимо большого разводья, у которого побывал перед рождеством. Здесь блестящий гладкий лед, великолепный санный путь; итак, дальше на север дорога становится все лучше.

Чем больше я хожу и присматриваюсь к этому льду по всем направлениям, тем больше у меня зреет план, который уже давно занимает мои мысли. По такому льду можно на санях и собаках попытаться достигнуть полюса, если, конечно, совсем покинуть корабль и обратный путь совершить через Землю Франца-Иосифа, Шпицберген или по западному берегу Гренландии. Это будет даже не такой уж трудный путь для двоих мужчин…

Конечно, пускаться в путь этой весной было бы слишком опрометчиво. Сначала нужно посмотреть, куда и как далеко на север понесет нас летом. Кроме того, меня мучают сомнения: правильно ли будет с моей стороны покинуть товарищей? Подумать только – вдруг я вернусь домой, а они нет? Но, с другой стороны, разве я отправился в экспедицию не для исследования неизвестных полярных областей? На это жертвовал свои деньги норвежский народ. Значит, первая моя обязанность – сделать все, что в моих силах, для достижения этой цели или, по крайней мере, для получения наибольших результатов в этом направлении. Ну, посмотрим еще, а выход на крайний случай у нас есть».

«Вторник, 16 января. Лед сегодня неподвижен.

Не тупеет ли человек от тоски? Или же она в конце концов ослабевает, гаснет? Одолевают мысли о пустоте жизни вдали от дома. Не влияние ли это весны, которая рождает жажду действия, чего-то иного, поновее нашего вялого прозябания? Разве душа человека – не сборище чувств и настроений, безотчетных, изменчивых, как порывы ветра. Быть может, я устал. Денно и нощно мои мысли вертятся вокруг одного и того же – возможности пройти через полюс и вернуться домой. Быть может, мне нужен теперь покой и сон. Или я боюсь рисковать жизнью? Нет, не то.

Но что же меня тогда удерживает? Тайное сомнение в выполнимости плана? Ничего не понимаю, все перепуталось, я сам для себя стал загадкой. Я устал и все же почти не ощущаю усталости. Или, может быть, это происходит оттого, что ночью я долго читал в постели? Но все вокруг меня и во мне опустело. Смотрю на картины, взятые из дому, и на меня вдруг глупейшим образом нападает какая-то тупая грусть. Заглядываю в будущее, и мне начинает казаться, что совершенно все равно: вернусь я домой этой или будущей осенью, лишь бы знать вообще, что когда-либо да вернусь, через год или два – безразлично.

Прежде я так никогда не думал. Теперь у меня нет желания ни читать, ни заниматься живописью, ничем на свете… Глупости! Может быть, пойти почитать Шопенгауэра. Нет, лучше лягу в постель, хотя спать не хочется. Видимо, я на самом деле хочу теперь чего-то гораздо большего, чем когда бы то ни было. Единственное, что помогает мне, это дневник – попытка высказаться на этих листках и потом посмотреть со стороны на самого себя. Нет, жизнь человека – лишь смена настроений, состоящих из воспоминаний и надежд».

«Четверг, 18 января. Начинавшийся вчера ветер дул сегодня в течение всего дня с ЮЮВ, ЮВ и ВЮВ со скоростью 5–6 метров в секунду. Наверное, он значительно продвинул нас к северу. Но теперь, кажется, совсем стихает; к полуночи ветер упал до 4 метров, а барометр, который все время поднимался, вдруг стал падать; лишь бы мы не попали в максимум и не подул бы ветер с севера.

Интересно, что при таких сильных ветрах всегда наблюдается повышение температуры; сегодня термометр показывает почти –25 °С. Вообще же южный ветер, даже при малой скорости, приносит похолодание, а умеренный северный, напротив, – потепление.

Пайер считает причиной такого повышения температуры нагревание воздуха при прохождении его над открытыми пространствами воды. Это, однако, едва ли правильно, по крайней мере, в данном случае, так как полыней вокруг нас немного или их даже совсем нет. Я скорее склонен думать, что повышение температуры обусловливается опусканием воздуха более высоких слоев вниз, ближе к поверхности земли.

Известно, что верхние слои воздуха теплее, чем нижние, где температура понижается от соприкосновения со снеговой и ледяной поверхностью, охлажденной лучеиспусканием. Наши наблюдение вполне это подтверждают. К тому же опускающийся вниз воздух адиабатически[186] нагревается. Сильный ветер, даже если он возникает не в верхних слоях атмосферы, неизбежно вызывает хотя бы небольшое перемешивание воздушных масс.

Ночью мне приснился странный сон, будто бы я приехал домой. Во мне еще сильно ощущение трепетной, смешанной со страхом радости, с которой я приближался к родным местам, к первой телеграфной станции. Я выполнил свой план, достиг полюса и оттуда добрался до Земли Франца-Иосифа. Но ничего, кроме дрейфующих льдов, я там на полюсе не увидел. И когда люди спрашивают меня, каково там и почему мы знаем, что были у самого полюса, – я не знаю что отвечать.

Я забыл сделать точные наблюдения и только теперь начал соображать, как все это глупо у меня вышло.

Странно, что мне приснился почти такой же сон, когда мы неслись на льдинах вдоль восточного берега Гренландии и, казалось, все дальше удалялись от нашей цели. В тот раз мне тоже снилось, будто я вернулся домой, перейдя ледяное поле Гренландии, но мне было стыдно, что я не могу рассказать ни о чем из виденного на пути, – я все забыл. Не кроется ли доброе предзнаменование в сходстве этих двух снов? Первой цели, как ни мрачны были перспективы, я достиг.

Может быть, удастся достигнуть и второй? Будь я суеверен, я бы определенно поверил в это предзнаменование. Но хотя я совсем не суеверен, у меня крепнет твердое убеждение, что предприятие наше должно удаться. Это убеждение – не только результат двухдневного южного ветра, но какой-то внутренний голос уверяет меня, что мы завоюем успех. И я смеюсь теперь над собой, над своими сомнениями, над своими минутными слабостями.

Я способен часами сидеть, смотреть на яркий свет лампы и мечтать, как при возвращении, весь дрожа от нетерпения, едва держась на ногах от волнения, подхожу к первой телеграфной станции, пишу одну телеграмму за другой, спрашиваю телеграфного чиновника, не слышал ли он о моих домашних, как они живут…»

«Пятница, 19 января. Великолепный ветер со скоростью от 4 до 9 метров в секунду; значит, быстро несемся на север. Заря к полудню разгорается таким ярким заревом, что будь мы в более южных широтах, можно было бы ожидать с минуты на минуту, что над горизонтом взойдет во всем своем великолепии лучезарное солнце; нам же придется подождать еще с месяц».

«Суббота, 20 января. Велел вынести из трюма на бак около 270 килограммов пеммикана и примерно 90 килограммов хлеба. Явно неблагоразумно не иметь на палубе немного провианта на случай пожара или другого непредвиденного происшествия».