Нарцисс и Златоуст - Герман Гессе

На другой день он сидел в своей комнате, склонившись над столом, и пытался рисовать, когда пришел Нарцисс. Он остановился в дверях и сказал:

— Мне доложили, что ты вернулся. Слава Богу, радость моя велика. Поскольку ты не заглянул ко мне, я пришел к тебе сам. Не помешал?

Он подошел ближе; Златоуст оторвался от своих бумаг и протянул ему руку. Хотя Эрих подготовил настоятеля, при виде друга он сильно испугался. Тот приветливо улыбнулся ему.

— Да, я опять здесь. Приветствую тебя, Нарцисс, мы давно не виделись. Извини, что еще не зашел к тебе.

Нарцисс посмотрел ему в глаза. Он тоже увидел не только угасшее, печально увядшее лицо, но и нечто другое — эту удивительно приятную печать уравновешенности, даже равнодушия, смирения и благодушного стариковского настроения. Мастер по части чтения в людских лицах, он видел также, что этот ставший чужим, изменившийся Златоуст уже не совсем от мира сего, что душа его далеко улетела от действительности и бродит по дорогам мечты или же стоит уже у врат, ведущих в мир иной.

— Ты болен? — озабоченно спросил он.

— Да, и болен тоже. Я заболел уже в самом начале своего странствия, уже в первые дни. Но ты же понимаешь, мне не хотелось сразу возвращаться. Если бы я так быстро вернулся и стянул свои походные сапоги, вы бы посмеялись надо мной. Нет, этого я не хотел. Я отправился дальше и еще немного поскитался по миру, мне было стыдно, что странствие мое не удалось. Я слишком многого ждал от него. И я, стало быть, устыдился. Ну да ты меня поймешь, ты же умный человек. Прости, ты что-то спросил? Прямо наваждение какое-то, я все время забываю, о чем, собственно, речь. Но что до моей матери, ты поступил правильно. Было очень больно, однако…

Его бормотание растворилось в улыбке.

— Мы снова поставим тебя на ноги, Златоуст, у тебя ни в чем не будет недостатка. Напрасно ты сразу не повернул назад, когда почувствовал себя плохо! Нас тебе нечего стыдиться. Надо было сразу вернуться.

Златоуст засмеялся.

— Да, теперь я это знаю. Я не решался просто взять и вернуться. Это было бы позором. Но теперь я вернулся. И мне снова хорошо.

— Ты много страдал?

— Страдал? Да, страдал я достаточно. Но, видишь ли, страдания пошли мне на пользу, они меня образумили. Теперь я уже не стыжусь, и перед тобой тоже. Когда ты пришел в тюрьму, чтобы спасти мне жизнь, я изо всех сил стиснул зубы, так мне было стыдно перед тобой. Теперь это прошло.

Нарцисс положил ему руку на плечо, Златоуст сразу умолк и с улыбкой закрыл глаза. Он тихо заснул. Растерянный настоятель вышел и позвал монастырского врача, отца Антона, присмотреть за больным. Когда они вернулись, Златоуст сидел за чертежным столом и спал. Они перенесли его в постель, врач остался с ним.

Златоуст был безнадежно болен. Его перенесли в одну из больничных палат, при нем постоянно дежурил Эрих.

Всю историю его последнего странствия так никто и не узнал. Он рассказал только отдельные эпизоды, кое о чем можно было догадаться. Часто лежал он безучастный, иногда его лихорадило, и он бредил, иногда сознание возвращалось к нему, тогда посылали за Нарциссом, для которого эти последние беседы со Златоустом были очень важны.

Некоторые отрывки из рассказов и признаний Златоуста передал Нарцисс, другие — помощник.

— Когда начались боли? Еще в самом начале путешествия. Я ехал по лесу, свалился вместе с лошадью в ручей и всю ночь пролежал в холодной воде. Там внутри, где сломаны ребра, с тех пор и появились боли. Тогда я был еще недалеко отсюда и мог вернуться, но не сделал этого, это было ребячество, я думал, что покажусь смешным. Я поехал дальше, а когда уже не мог ехать из-за боли, я продал лошадку и долго лежал в одном лазарете.

Теперь я останусь здесь, Нарцисс, с верховой ездой покончено. Как и со странствиями, и с танцами, и с женщинами. Ах, иначе я бы еще долго не возвращался, целые годы. Но когда я увидел, что там меня уже не ждут никакие радости, то подумал: прежде чем отправиться на тот свет, надо бы еще немного порисовать и сделать несколько скульптур, должна же быть в жизни хоть какая-то радость.

— Я очень рад, что ты вернулся, — сказал Нарцисс. — Мне так тебя недоставало, я каждый день думал о тебе и часто боялся, что ты не захочешь больше вернуться.

— Ну, потеря была бы невелика, — покачал головой Златоуст.

Нарцисс, сердце которого горело от любви и боли, медленно склонился над ним и сделал то, чего не делал ни разу за многие годы их дружбы, — коснулся губами волос и лба Златоуста. Заметив это, Златоуст сперва удивился, затем растрогался.

— Златоуст, — прошептал Нарцисс на ухо другу, — прости, что я не мог сказать тебе этого раньше. Я должен был сказать тебе об этом, когда посетил тебя в твоей темнице, в резиденции епископа, или когда я увидел твои первые скульптуры, или когда-нибудь еще. Позволь сказать мне теперь, как сильно я тебя люблю, как много ты для меня значил, насколько богаче сделал мою жизнь. Тебе это мало о чем говорит. Ты привык к любви, она для тебя не редкость, тебя любили и баловали многие женщины. Со мной все обстоит иначе. Моя жизнь бедна любовью, я был обделен самым лучшим. Наш настоятель Даниил сказал мне как-то, что считает меня высокомерным, быть может, он был прав. Не скажу, что я несправедлив к людям, я стараюсь быть с ними справедливым и терпеливым, но я никогда их не любил. Из двух ученых в монастыре мне милее тот, кто более учен; никогда не любил я слабого ученого вопреки его слабости. И если я все же знаю, что такое любовь, то это благодаря тебе. Только тебя я мог любить, тебя одного из всех людей. Ты не поймешь, что это значит. Это источник в пустыне, цветущее дерево среди диких зарослей. Тебя одного должен я благодарить, что сердце мое не иссохло, что во мне осталось место, открытое для благодати.

Златоуст улыбнулся радостно и немного смущенно. Тихим и спокойным голосом, какой бывал у него в часы просветления, он сказал:

— Когда ты избавил меня от виселицы и мы ехали домой, я спросил тебя о своей лошади, о Звездочке, и ты ответил на мой вопрос. Тогда я понял, что ты, едва способный отличить одну лошадь от другой, заботился о Звездочке. Я понял, что ты делал это ради меня, и был очень рад этому. Теперь я вижу, что так оно и было и что ты действительно любишь меня. Я тоже всегда любил тебя, Нарцисс, половину своей жизни я добивался твоего расположения. Я знал, что и ты меня любишь, но никогда не надеялся, что ты, гордый человек, когда-нибудь скажешь мне об этом. Теперь ты это сказал, в тот самый момент, когда у меня уже не осталось ничего другого, кроме странствий и свободы, бескрайний мир и женщины бросили меня на произвол судьбы. Я принимаю твои слова, спасибо тебе за них.

Лидия-Мадонна стояла тут же и смотрела на них.

— Ты все время думаешь о смерти? — спросил Нарцисс.

— Да, я думаю о ней и о том, что стало с моей жизнью. Отроком, когда ты был моим учителем, я мечтал стать таким же человеком духа, как ты. Ты показал мне, что это не мое призвание. Тогда я кинулся в другую сторону жизни, в чувственность, и женщины помогали мне находить в ней наслаждение, они так покорны и падки на ласку. Однако я вовсе не хочу отзываться о них презрительно, как и о чувственных наслаждениях, они часто доставляли мне счастье. Но мне выпало и другое счастье — узнать, что чувственное поддается одухотворению. Из этого возникает искусство. Но сейчас угасли оба огня. Во мне нет больше звериной тяги к наслаждению — ее не было бы и в том случае, если бы женщины все еще бегали за мной. Создавать произведения искусства у меня больше нет желания, я сделал достаточно скульптур, количество тут не имеет значения. А посему мне пришла пора умирать. Я не противлюсь смерти и жду ее с любопытством.