Бельский - Геннадий Ананьев

Дьяк начал читать завещание. Все совпадает: венчать на царство Федора Ивановича, царице Марии Нагой с сыном Дмитрием Углич в удел. Если же у Федора Ивановича не окажется наследника, Дмитрия венчать на царство. А дальше — закавыка. О том, что Борису Годунову опекать Федора Ивановича — ни слова. Его имени не оказалось и среди тех, кому Грозный поручил править державой совместно с царем Федором. В Верховную думу, которой решать все государственные дела и определять законы вошли князь Иван Федорович Мстиславский, боярин, воевода, один из влиятельнейших членов земской Боярской думы; Никита Романович Юрьев, брат первой жены Ивана Грозного Анастасии, дядя царевича Федора Ивановича; князь Иван Тимофеевич Шуйский, воевода, прославившийся стойкой обороной Пскова; оружничий Богдан Яковлевич Бельский, как опекун царевича Дмитрия Ивановича, а вот Бориса Федоровича Годунова среди верховников не оказалось. И вот тут разгорелся спор. Пыль до потолка, правда, степенная.

Дело в том, что никто не говорил того, о чем думал. Слова каждого думца, основательно-неторопливые, сводились к одному: Борис Годунов ничем себя не проявил ни в рати, ни в делах государственных, всегда он где-то сбоку, в сторонке, поэтому он станет обузным для Верховной думы. Особенно упорствовали сами верховники, кроме Бельского, который после исповеди перед Боярской думой больше не проронил ни слова, хотя, быть может, он лучше всех понимал, какая опасность грозит членам Верховной думы, окажись Годунов среди них.

Словопрение пресек наследник престола. Он поднял руку, и все замолчали.

— Годуновы при троне со времен Ивана Великого Третьего. Не новик и Борис при государе. К тому же он — мой шурин.

«Вылупился кукушонок, — с досадой подумал Богдан. — Повышвыривает всех остальных из гнезда».

А что он, Бельский, станет одним из первых вышвырнутых, он даже не подумал, не мог даже предположить, ибо повязаны они с Борисом великим злодейством или великим благим делом.

Увы, для Бориса Федоровича Годунова не было ничего святого. Он приобрел не случайно огромное влияние на Федора Ивановича, не ради сердобольства к другим, а лишь своей корысти ради, поэтому с первых же дней начал пробиваться к полновластию, которое только внешне прикрыто именем даря. И самая первая цель его — избавиться от свидетелей Ивана Грозного. По его совету доктор Иоганн Эйлоф отпущен был домой с великим вознаграждением, но в Москве был оставлен его сын. Вроде бы для службы в Государевом дворе, на самом же деле как заложник, чтобы Эйлоф, покинув Россию, не сболтнул бы чего лишнего. Сделано это было тайно, так что даже Богдан узнал об отправке доктора и о заложнике только от тайного дьяка.

Настоял Годунов и на том, чтобы венчание на царство Федора проводить после отправки царевича Дмитрия в Углич, посоветовав Федору Ивановичу сделать это с великой пышностью, и сам вызвался все организовать, определив царице и царевичу в услужение стражников, стряпчих, детей боярских и стрельцов для сбережения. И расстарался. Вышла поистине царская услуга.

Бельского не устраивало и то, что не он, опекун, собирает Двор для Марии Нагой и сына, а Годунов, не к душе и то, что ему придется сопровождать столь пышный поезд, оставив для этого Москву. Он понимал, что в Угличе ему придется задержаться на какое-то время, пока все не устроится, а за это время в Кремле может многое измениться. Прикинув все это, Бельский решился на откровенный разговор с Борисом Федоровичем.

Впрочем, откровенный ли?

— Заботит меня, как опекуна, отчего Федор Иванович не определил с царицей и царевичем ни одного из Нагих? Не пошли бы пересуды, случись что с Дмитрием! Тогда при всем желании не накинешь платка на обывательские рты. Да и не только на обывательские, но и на боярские и дворянские. Уместно ли такое?

— Ты прав. Об этом я не подумал.

Подумал. Еще как подумал. Дорога на Углич долгая, все может произойти, тогда всю вину можно возложить на опекуна.

— Я поговорю с отцом царицы, пусть он рассудит, кого из сыновей направить с царицей и царевичем.

— Согласен.

Ишь ты! Согласен! Хотя бы для приличия сказал, что, мол, доложит Федору Ивановичу. Вознесся. Гопает, еще не прыгнув.

— Сам я не намерен ехать в Углич. Кто из Нагих поедет, тот и станет моим оком.

— Воля твоя. Но я бы на твоем месте проводил их. Побыть там тоже не грешно. Пока все не устроится. Из своих слуг с дюжину оставь. Пусть они, где бы ты ни был, извещают тебя, все ли ладно идет.

Не придал всем этим советам Богдан значения. Доброе ли пожелание или с задней мыслью. И потом, кто такой Борис, чтобы повелевать им, оружнйчим, таким же, как и он сам, членом Верховной думы! Он поспешил к Федору Федоровичу Нагому, надеясь, что он не в городской усадьбе, а в кремлевском доме.

Да, он оказался в Кремле. Но дом был полон гостей, и Богдан предложил Федору Нагому прогуляться по саду, который тянулся вдоль кремлевской стены.

— Разговор без чужого уха.

— Не взять ли с собой сына моего, Афанасия?

— Можно, — немного подумавши, ответил Богдан. — Жду вас на крыльце.

О деле заговорил только тогда, когда убедился с полной уверенностью, что их никто не подслушает.

— Я предвижу дальнейшие действия Годунова, поэтому предлагаю решительный шаг: в Углич привезти не Дмитрия, а подмену ему.

— Но причем здесь Годунов? В духовной Грозного определено наследование престола Дмитрием при кончине царя Федора, если у него не родится сын. Детей у него не будет, тут к ворожею ходить не нужно. Годунову ли предлагать что иное?

— Верхоглядство. Борис Федорович вошел в царскую семью, хотя я, как оружничий, доносил царю не единожды о его коварствах. Поверьте мне на слово. Так вот, что бы я ни доносил, Годунов всегда выходил сухим из воды. Теперь вот он в Верховной боярской думе, хотя в завещании Грозного о нем ни слова. Пролез. Наступит час, как я предвижу, когда по его слову царь Федор Иванович опалит всю Верховную думу, а Годунов останется единственным его советником. Вернее, единоличным правителем. Конечная его цель — престол. Поверьте мне, он домогается именно престола. На пути его — царевич Дмитрий. Разве не постарается он устранить это препятствие?

— Ты о многом умалчиваешь, оттого меня берет, сомнение, — признался Федор Нагой. — Пойти на такой шаг, не зная всего, можно ли?

Федор Нагой, как почти все в Кремле, подозревал о насильственной смерти царя, и это подозрение подкрепляли слова Бельского, хотя и туманно, вот Нагой и хотел услышать от опекуна внука Дмитрия всю правду, какую Бельский наверняка знал. Но разве мог Богдан открыться? Ответил поэтому кратко:

— Можно. Можно и нужно.

Долго шли молча, отягощенные всяк своей думой. Прервал молчание оружничий.

— Вы хотите определить, какой резон в моих столь настойчивых хлопотах? Поясню. Я по духовной — опекун Дмитрия, стало быть, отвечаю за него перед Богом. Я знаю лучше вас Годунова и предвижу его крамолу, а она мне в ущерб. Если же воцарится Дмитрий Иванович, то в благодарность за заботу о нем, он приблизит меня к трону, как приближал Грозный. Думая о царевиче Дмитрии, я не забываю и себя.