Самвел - Раффи

Это был подземный ход, служивший для бегства.

Почти в то же самое время, когда отец спускался в потайной ход, к большим воротам Вана подъехал его сын Самвел. Внимание молодого человека прежде всего привлекли два крылатых вишапа, стоявшие по обеим сторонам ворот. Эти замечательные творения искусства теперь были разбиты. Он вошел в ворота. Сожженный город все еще дымился в догоравшем пламени.

Взор Самвела приковался к башне. Покачивающееся белое тело сияло, как снег, в первых лучах солнца.

– Что это? – в ужасе воскликнул он.

– Это тело княгини Рштуника, – ответили ему.

– Кто ее повесил?

– Ваган Мамиконян!

– Каин!.. – воскликнул несчастный юноша, закрывая лицо руками. – Тот убил брата, а ты свою племянницу!

В главном соборе города Хадамакерта продолжалась литургия. Хотя день был не праздничный и не воскресный, церковь была полна народу.

Против алтаря в правом углу церкви возвышался закрытый придел, поддерживаемый четырьмя мраморными колоннами. Передняя стена придела представляла собой золоченую решетку, покрытую изнутри плотными шелковыми занавесями; внутренность придела была недоступна постороннему взору.

Пол был устлан дорогими коврами; в углу стояло богато украшенное сидение. Пожилая женщина, сообразно обрядам литургии, то делала поклоны и молилась, то вставала на колени и земно кланялась, то садилась и с глубоким волнением слушала молитвы. Она была воплощением религиозного благочестия.

Никогда еще ее религиозные чувства не были так пламенны, а мольбы проникнуты такими чувствами перед священным престолом, как сегодня. Она выглядела удрученной, будто находилась в горести, по печальному лицу молящейся текли обильные слезы.

Это была княгиня Васпуракана, мать Меружана Арцруни.

Придел, в котором уединилась княгиня, был фамильной молельней рода Арцруни. Соорудив кафедральный собор, они отвели эту молельню для княжеского дома.

Она встала, когда по окончании службы в молельню вошел священник, служивший обедню, и поднес ей просфору. Взяв просфору, она поцеловала руку священника. Теперь уже ее печальное лицо и кроткие глаза, которые выражали беспредельную доброту, смотрели более спокойно, вызывали почтительное отношение. Она сочетала в себе благородные черты аристократки с благочестием христианки.

– Как здоровье твоей дочери, батюшка? – спросила она. – Мне говорили, что она очень больна.

– Теперь ей лучше, княгиня, – ответил священник. – Опасность миновала. Своей жизнью она обязана тебе, княгиня. Если бы ты не прислала спешно придворного лекаря, я лишился бы моей единственной дочери. Да продлит господь твою жизнь, княгиня, за то, что ты так заботлива к другим!

– Это моя обязанность, отец. Все они – мои дети, – ответила она. – Сожалею, что в ближайшие дни я буду занята и не смогу посетить больную.

– Она очень обрадовалась бы, княгиня. Твое посещение совсем излечит ее.

Священник удалился. В молельню вошли две служанки, стоявшие снаружи. Они взяли княгиню под руки и осторожно свели ее с каменной лестницы.

После обедни молящиеся остались в церкви, так как дворцовый протоиерей должен был произнести проповедь. Но княгиня не стала дожидаться проповеди и через особый ход вышла из церкви.

На улице ее ожидали пышные крытые носилки, она села в них вместе со своими служанками, и белые мулы медленно повезли ее. Два телохранителя в красной одежде следовали впереди носилок, а позади шли придворные. Начиная от дверей церкви, по обе стороны улиц, стояли нищие, с нетерпением ожидавшие появления милосердной госпожи. Казначей княгини с кошельком в руке подходил к каждому из них и щедро раздавал обычную лепту.

На улицах города всякий – и стар, и млад – кланялся княгине, выражая ей свою любовь, как матери народа и владычице страны. Она через дверцу носилок приветливо отвечала на поклоны.

Носилки остановились перед великолепным княжеским дворцом, у ворот которого стояли громадные крылатые драконы. Это был герб князей Арцруни; он красовался у входов во все их города и дворцы.

Княгиня сошла с носилок и в окружении слуг направилась во дворец. Она прошла по прекрасным озелененным дорожкам дворов, где росли вековые деревья, и поднялась в свою комнату. Слуги удалились; при ней остались только служанки, но и они пробыли недолго: видя, что госпожа ни в чем не нуждается, они покинули комнату.

Вскоре к ней за благословением явилась ее невестка, жена Меружана. Она вела за руки двух маленьких детей. Дети подошли и поцеловали правую руку княгини. Это делалось, каждый раз, когда княгиня возвращалась из церкви. Княгиня поделилась с невесткой и внуками принесенной просфорой. Внучата, мальчик и девочка, положив маленькие ручонки на бабушкины колени и обратив к ней вопросительные блестящие глазки, спросили:

– Бабушка, отчего батюшкин хлеб такой вкусный?

– Это божий хлеб, детки, потому и вкусный, – ответила княгиня, лаская их кудрявые головки.

Молодая княгиня стояла около свекрови, не смея сесть в ее присутствии. Это была приятная женщина, такого нежного и хрупкого сложения, что, казалось, дотронься до нее – она рассыплется. Говорила она лишь тогда, когда к ней обращалась свекровь, и каждый раз на нежных щеках молодой женщины вспыхивал легкий румянец. Она была олицетворением девичьей скромности и покорности молодой невестки.

Княгиня Васпуракана была вдовой. Она не так давно потеряла своего любимого мужа Шаваспа Арцруни и все еще носила на голове черную фату. После смерти мужа она заняла его место в доме в качестве главы семейства, перед авторитетом которой все преклонялись, а в управлении страной взяла на себя его княжеские обязанности.

Она была урожденная Мамиконян, родная сестра Вагана, отца Самвела. И невестка ее, жена Меружана, происходила из того же рода. Отношения свойства среди родственников в те времена были распространены у армян, особенно среди нахараров. Женщины из рода Мамиконянов цепью связывали не только старшие нахарарские роды между собой, но даже царский дом и род патриарха. Представительницы рода Мамиконянов славились своими добродетелями, украшая собою царские и патриаршие покои.

– Завтрак готов, – сказала невестка. – Как прикажешь: подать сюда или в трапезную?

– У меня совсем нет аппетита, дорогая Вагандухт, я плохо спала, – проговорила княгиня. – Да и сейчас мне нездоровится: звенит в ушах, и голову ломит.

– Отдохнула бы немного. Ты встала сегодня очень рано.

– Отдохнуть! Могу ли я думать об отдыхе?

Княгиня взглянула на невестку, и бледность лица молодой женщины поразила ее: видно, и та всю ночь не сомкнула глаз; видно, и та не находила себе покоя…

Этот пышный двор, где все располагало к веселью и счастью, теперь был похож на дом, где находится покойник. На лицах всех лежала непостижимая печаль. Все молчали, все уклонялись от разговоров друг с другом, точно боялись, не хотели напоминать о том, что гнетом лежало на сердце.