Служитель египетских богов - Челси Куинн Ярбро

— Фараон не может сказать нам всего, ведь он отчасти человек. Нам нужна высшая мудрость. — Кепфра Тебесет всем своим видом давал понять, что решение уже принято.

Но Менпахт Рестен так на считал.

— А брешь, выходит, останется незаделанной? Как в таком случае мы остановим тех, кто не может заплатить дань Имхотепу? Они станут проникать во двор через пролом в стене.

— Все лучше, чем умирать на улице, — сказал Санх Джерман Рагожски, но его никто не услышал.

— Я прикажу высечь над брешью надпись, — объявил Кепфра Тебесет. — Там будет сказано, что Имхотеп проклянет всякого, кто войдет в храм не через ворота. — Верховный жрец разрубил воздух ладонью. — Это нас защитит. — Он дал знак всем следовать за собой и направился к входу в святилище.

— Как это так? — возмутился Ометхофис Кий. — Жрецам не дано… — Он вдруг осекся и смолк, испугавшись, что его могут обвинить в богохульстве.

«Ночь принесла бурю, влекущую с собой тучи песка, иссекшего с наветренной стороны воздвигнутые фараоном колонны, что показалось многим дурным предзнаменованием. Ветер не унимался три дня, от него негде было укрыться. Лошади, козы, ослы бесновались, заражая своим безумием и людей. Я видел песчаные бури, но такой, как эта, налетевшая на Египет в пятнадцатый год правления Рамзеса III, не припомню. Когда она улеглась, разрушения протянулись от Нубийской пустыни до дельты реки. Рамзес III еще шестнадцать лет восседал на мемфисском троне, но даже его политика жесткого усмирения непокорствующих не оставила такого следа в жизни Черной Земли, а на жителей Фив обрушились и другие несчастья».

Когда наконец ветер стих, к храму потянулись люди с распухшими лицами и переломанными конечностями. Всех, даже рабов, обязали оценивать величину их подношений. Шел шепоток, что колодцы заражены, но никто не осмеливался во всеуслышание о том говорить.

— Думаю, будет лучше, если мы сообщим обо всем фараону, — заявил Ометхофис Кий. — Больные все прибывают, может вспыхнуть мятеж, а мы к нему не готовы.

— Ничего не будет, — презрительно заявил Менпахт Рестен. — Людям нужна наша помощь. Кто из них осмелится бунтовать?

— Вот именно, — промямлил Кепфра Тебесет, явно пребывавший в растерянном состоянии. — Те, что у нас, бунтовать, конечно, не будут. Но мы можем принять еще двадцать, ну, двадцать пять человек. А как быть с остальными? Что скажешь, Санх Джерман Рагожски? Ты пробыл здесь дольше любого из нас. — Последнее заявление было встречено хмуро, ибо возраст почти не сказывался на чужеземце, хотя, если верить храмовым книгам, он прожил при храме не то два, не то три века. А может, и больше — кто знает?

— Боюсь, закрывать ворота придется с боем, а фараон от нас далеко. — Ответ прозвучал спокойно, будто речь шла о спелости фруктов.

— Ты не можешь так говорить, — сказал Менпахт Рестен. — Откуда тебе знать, что творится в народе?

— Неоткуда, — согласился Санх Джерман Рагожски. — Как и вам.

— Если мы обратимся за помощью, то тем самым дадим понять жрецам Осириса и Амона-Ра, что наш бог не такой могущественный, как их боги, — раздраженно заметил верховный жрец. — Мы унизим и себя, и Имхотепа.

— Имхотеп не похож на Осириса или Амона-Ра, — сказал Санх Джерман Рагожски. — Каждое утро мы начинаем с молитв Амону-Ра и не считаем, что принижаем тем самым нашего бога. Мы делаем подношения Осирису, чтобы тот способствовал процветанию нашего храма. Мы чтим всех богов, и в том нет позора.

Кепфра Тебесет сложил на груди руки.

— Не забывай, что ты всего лишь лекарь, а не жрец.

— Потому что я чужеземец, — кивнул Санх Джерман Рагожски. — В своей стране я был жрецом, — добавил он, помолчав.

Пока Кепфра Тебесет уничтожал непокорного лекаря взглядом, заговорил Менпахт Рестен:

— Мы должны принимать только тех, кто крайне нуждается в помощи. Остальным придется стоять в очереди и ждать. Надо выслать за ворота рабов, чтобы те объяснили, почему мы так поступаем. А к фараону обращаться не обязательно. Все равно путь до Мемфиса завален песком.

— Но фараон должен знать, сколько его людей пострадало, — упорствовал Ометхофис Кий. — Он единственный связан с богами, когда рушатся храмы.

Жрецы зашептались.

— Да, фараону полагается все знать, — произнес согбенный старик с острым взглядом. — Если фараон решит, что нам надо закрыть ворота, мы так и поступим.

— А пока все же оставим ворота открытыми, — заключил Кепфра Тебесет. — Недужным нужен уход.

— Но ты ведь не прочь прибегнуть к помощи войск? — вкрадчиво поинтересовался Менпахт Рестен.

— Прибегну, если фараон их пришлет. Если же он их не пришлет, мы будем знать, что боги того не желают.

Ометхофис Кий оглядел собравшихся.

— Я берусь сообщить фараону о том, что здесь происходит.

— Неужели? — насмешливо протянул один из жрецов.

Ометхофис Кий свирепо ощерился.

— Да, берусь, — громче прежнего повторил он.

«Бунт все-таки начался, первый из череды многих. Он унес жизни пятерых жрецов Имхотепа; еще трое умерли позже от полученных ран. Фараон так и не прислал своих воинов, приказав им охранять склады, со съестными припасами.

Беда была в том, что Египет терял свою мощь, а пограничные с ним государства все крепли. Если бы Черная Земля избрала путь Китая с его терпимостью к людям разных национальностей, она, наверное, процветала бы по сей день, а не превратилась в страну руин и могильников.

Разумеется, в краю пирамид проживали и чужеземцы, но им предписывалось селиться в стороне от коренных жителей, образуя общины закрытого типа, обложенные множеством ограничений. Законы. Египта даже в пору упадка были настолько строги, что ни один инородец не мог считать себя там защищенным. Глупо делать врага из того, кто может стать твоим другом, но египтяне поступали именно так».

По египетским меркам, ярко-синий хлопковый балахон финикийца выглядел вызывающе. Воин прижимал руку ко лбу, его пальцы были в крови.

— Мне нужен целитель, — обратился он к рабу-караульному.

— Ты чужестранец, — ответил раб.

— Я здесь родился и говорю на твоем языке лучше, чем ты, — сказал финикиец. — Кликни кого-нибудь. Я заплачу. — Последнее прозвучало презрительно.

Раб приосанился.

— Чем?

— Золотом, финикийским или вавилонским, — ответил истекающий кровью воин. — Поспеши. Голова просто раскалывается.

— Но ведь пока еще не раскололась, — заметил рассудительно раб и, покинув свой пост, пошел по длинному коридору, не очень при этом спеша.

Немного погодя на крыльцо взбежал Аумтехотеп и ударил в гонг, вызывая привратника. Никто не явился, и гонг прозвенел еще раз.

— Он ушел за целителем, — сказал финикиец, сидевший на верхней ступеньке широкого каменного крыльца. — По моей просьбе, но с большой неохотой.