Тени Королевской впадины - Владимир Михановский

Гульельмо поднял руку…

Несмотря на позднее время, Четопиндо медлил покидать стены Комитета. Секретаря он давно отпустил, остался только дежурный да охрана у входа.

Похаживая по кабинету, генерал то и дело смотрел на часы.

Для других нынешняя акция показалась бы, возможно, мелочью, однако он понимал, что мелочей в политике не бывает.

В кабинет вошли двое конвоиров и шофер.

— Ну? — спросил генерал.

— Задание выполнено, шеф, — доложил старший конвоир. Голос его прозвучал сипло.

Четопиндо окинул его цепким взглядом.

— А что это у тебя с горлом?

Конвоир, осторожно потрогав пальцем горло, произнес:

— Этот тип помял немного.

— Он-то ведь весь спектакль воспринял всерьез, — добавил шофер.

— Где это произошло? — спросил Четопиндо.

Старший подошел к карте Санта-Риты и указал на крестик, два часа назад собственноручно нанесенный генералом:

— Здесь, на мосту, где договорились, шеф, — сказал он и повторил слова Четопиндо:

— На воде следы не остаются.

— Хорошо… А то еще полиция сдуру ринется по следу.

— Полиции я там не заметил, — сказал второй конвоир, преданно поедая глазами генерала.

— Вас никто не видел на мосту? — продолжал расспрашивать генерал.

Старший покачал головой.

— Глухое место, — сказал он. — А движение на это время перекрыли — я договорился, как условились, с дорожным управлением. Они направили весь поток машин в объезд, по другому мосту.

— Молодцы, — похвалил генерал.

Трое переглянулись — это слово в устах Четопиндо сулило вознаграждение. И действительно, генерал вытащил из сейфа заранее приготовленные тоненькие пачечки кредиток.

x x x

О прискорбном происшествии на мосту министр внутренних дел узнал только на следующий день, когда шансы поймать беглеца для полиции стали весьма проблематичными.

Возмущенный, он позвонил Четопиндо.

— Главная вина падает на тебя, — ледяным тоном отпарировал Четопиндо. — Ты передал мне арестованного на незаконном основании, тем самым нарушил закон: согласно нашей конституции, в случае каждого apeста полиция обязана провести дознание, и лишь затем…

— Я помню эту статью конституции, Артуро, — примирительно сказал министр. — А вообще-то весь разговор действительно не стоит выеденного яйца. Этот Гульельмо Новак — мелкая сошка…

— Раньше ты говорил о нем иначе, — заметил Четопиндо. — Ну, да ладно. Я не злопамятен.

— Посоветуй, что теперь делать?

— Это другой разговор. Для разумных людей не существует безвыходных ситуаций. Я думаю, самое лучшее, если ты задним числом оформишь дознание, по которому Гульельмо Новак признан невиновным и на основании этого освобожден из-под стражи.

— А твои люди не проговорятся, Артуро?

— Могила! — успокоил его Четопиндо.

Бывает так, что механизм, который прежде работал хорошо, вдруг начинает разлаживаться. И никакой мастер не может определить, в чем тут дело. Вот так исподволь начали разлаживаться отношения Орландо с дочерью.

Внешне все оставалось по-прежнему. Росита готовила ему, убирала в доме, охотно выполняла поручения отца, благо после закрытия фабрики времени у нее стало хоть отбавляй.

Он не хотел быть навязчивым, не задавал Росите лишних вопросов, был с ней, как всегда, ровен и доброжелателен. Но в душе Орландо страдал. Он считал, что у Роситы не должно быть тайн от него. Ведь они столько лет жили вдвоем: жена умерла рано, он больше не женился, опасаясь, что с мачехой девочке будет хуже.

Не было случая, чтобы между ним и дочерью возник конфликт, чтобы они не поняли друг друга.

А тут…

Это началось несколько месяцев назад, после исчезновения Гарсиа. В Росите что-то надломилось, она стала замкнутой, избегала общения даже с самыми своими близкими приятелями — Рамиро и Люсией.

А потом начались эти таинственные поездки в Санта-Риту.

Сначала он думал, что частые поездки Роситы в город связаны с каким-нибудь новым знакомством, но позже отбросил эту мысль. Нет, после встречи с человеком, который тебе симпатичен, не возвращаешься с потухшим взглядом и скорбной складкой у губ.

Надо бы вникнуть, потолковать по душам, но Орландо никак не решался, да и занят был сверх головы.

Он принадлежал к тем людям, которые ничего не умеют делать вполсилы. «Ты — лампочка, которая не может гореть вполнакала», — сказал ему однажды Рамирес. И это была правда. Орландо вгрызался в дело с такой яростью, с такой страстью, что не мог не зажечь энтузиазмом друзей.

Теперь, с приближением всеобщих выборов в стране, Либеро был занят днем и ночью. Разработанный им и его ближайшими сподвижниками план требовал величайшего напряжения сил от каждого, и в первую голову — от Орландо Либеро. Партия вела свою линию, используя трения в парламенте, его неспособность прийти к единому мнению. Свободы, дарованные оливийскому народу конституцией, носили своеобразный характер. Рамиро Рамирес в одной из песен метко охарактеризовал их как «полицейские свободы».

…Росита вернулась домой за полночь. Отца не было. Она медленно обошла комнату, словно попала сюда впервые, подошла к раковине и бросила взгляд на небольшое зеркальце. Волосы ее были растрепаны, щеки горели как в лихорадке.

Она села к столу, уронив лицо в ладони. Хорошо бы переодеться, вымыться, но не было сил заставить себя все это проделать. Перед глазами все время стоял прокуренный ресторанный зал, глаза Гульельмо, его рука, занесенная для удара. Что будет теперь с Гульельмо? И во всем виновата она, только она. Как помочь ему? Правда, Карло обещал ей это сделать. Но, во-первых, Комитет общественного спокойствия не очень-то дружит с полицией. Во-вторых, и самому Карло порядочно досталось от Гульельмо. В-третьих, Роситу многое настораживал в Карло.

Будь дома отец, она бы посоветовалась с ним, все бы рассказала. Он такой сильный, спокойный.

Росита пошла на кухню, выпила кружку холодной воды и, не раздеваясь, легла в постель. Сон не шел.

Под самое утро, когда небо за окошком начало синеть, она встала, зажгла керосиновую лампу, в аптечке, которая осталась от матери, отыскала таблетку снотворного. Приняв ее, залезла в постель, ожидая сна.

…Очнулась совершенно разбитая. В голове стучали молоточки.

Над Роситой склонился отец.

— Что с тобой? — спросил он.

— Уснула…

— Ты кричала во сне. Я насилу добудился тебя.

— А что я кричала? — спросила она.