Игра Нептуна - Фред Варгас

В Солони, как и в любом другом маленьком местечке, невозможно добыть информацию быстро, задав пару вопросов на пороге двери. Парижская стремительность и раскованность были здесь не к месту. В пять вечера Адамберг сидел за покрытым клеенкой столиком и пил водку. Здесь никого не волновало, что он не снимает шапку. Мэр тоже остался в кепке, а его жена — в платочке.

— Обычно, — объяснял полнощекий, снедаемый любопытством мэр, — мы раньше семи пить не начинаем. Но визит комиссара из Парижа — это исключительный повод. Я прав, Жислен? — Он обратился за поддержкой к жене.

Жислен, чистившая на краешке стола картошку, устало кивнула, поправив пальцем огромные очки с замотанной пластырем дужкой. В Коллери люди живут небогато. Адамберг взглянул на женщину, проверяя, вычищает ли она ножом глазки, как Клементина, или нет. Она вычищала. Удаляла яд.

— О деле Гийомонов, — продолжил мэр, прихлопнув пробку ладонью, — у нас всегда говорили. Мне было пять, когда я впервые о нем услышал.

— Детям не следует знать о таких вещах, — сказала Жислен.

— Дом с тех пор стоял пустым. Никто не хотел его покупать. Люди боялись привидений. Глупости, конечно.

— Само собой, — пробормотал Адамберг.

— В конце концов его снесли. Поговаривали, что у этого Ролана Гийомона всегда была беда с головой. Не знаю, так это или нет, но нужно быть законченным психом, чтобы насадить мать на вилы.

— На вилы?

— Если кого-то убивают вилами, я называю это «насадить на вилы». Я не прав, Жислен? Всадить заряд дроби, прибить соседа лопатой — это я понимаю. Не одобряю, конечно, но такое случается — в приступе гнева. Но вилы… Простите, комиссар, это дикость.

— К тому же он убил родную мать, — добавила Жислен. — А что вы пытаетесь раскопать в той старой истории?

— Ролана Гийомона.

— Логично, — согласился мэр. — А как же срок давности?

— Один из моих людей приходится каким-то родственником папаше Гийомону. Его это мучит. Так что дело, в некотором роде, личное.

— Ну, тогда конечно. — Мэр (совсем как Трабельман, подумал комиссар) выставил вперед ладони, давая понять, что детские воспоминания — уважительная причина. — Думаю, не очень-то приятно иметь родственника-убийцу. Но вы не найдете Ролана. Он погиб в маки, все так говорят. В войну здесь было жарко.

— Вы знаете, чем занимался его отец?

— Он работал по металлу. Хороший человек. Удачно женился на достойной девушке из Ферте-Сент-Обен. А кончилась ее жизнь — подумать только! — кровавой баней. Я прав, Жислен?

— В Коллери остались люди, знавшие семью? Кто-нибудь, кто мог бы рассказать мне о Гийомонах?

— Наверное, Андре, — сказал мэр, немного подумав. — Ему скоро стукнет восемьдесят четыре. В молодости он работал с Гийомоном-старшим.

Мэр взглянул на ходики.

— Поторопитесь, пока он не сел ужинать.

Водка, выпитая у мэра, все еще жгла желудок Адамберга, когда он постучал в дверь Андре Барлю. Старик в толстом вельветовом пиджаке и серой кепке с неприязнью взглянул на удостоверение, потом взял его загрубевшими пальцами и с любопытством оглядел с обеих сторон. Трехдневная щетина, черные глазки, острый взгляд.

— Это очень личное дело, господин Барлю.

Через несколько минут он сидел перед рюмкой водки и задавал те же вопросы.

— Вообще-то, я не раскупориваю бутылку, пока не зазвонит колокол, — сказал старик, игнорируя вопросы комиссара. — Но когда в доме гость…

— Говорят, вы — живая память этих мест, господин Барлю.

Андре подмигнул.

— Расскажи я все, что там хранится, — сказал он, погладив ладонью кепку, — вышла бы целая книга. Книга о человечестве, комиссар. Что скажете о моем пойле? Не слишком фруктовое? Но мозги прочищает, уж вы мне поверьте.

— Отличный напиток, — похвалил Адамберг.

— Сам делаю, — гордо объявил Андре. — Вреда от него точно не будет.

Градусов шестьдесят, подумал Адамберг. У него заломило зубы.

— Он был, пожалуй, слишком порядочным, папаша Гийомон. Взял меня в ученики, и мы славно работали на пару. Можете звать меня Андре.

— Вы тоже работали с металлом?

— Нет-нет, я говорю о том времени, когда Жерар был садовником. С металлом ему пришлось расстаться после несчастного случая. Чик — и два пальца в шлифовальном станке. — Андре похлопал себя по руке.

— Да что вы?

— Точно вам говорю. Он лишился двух пальцев — большого и мизинца. На правой руке у него осталось три пальца, вот так. — Андре протянул ладонь к Адамбергу. — Вот он и стал садовником, и очень даже ловким, получше многих управлялся с лопатой.

Адамберг заворожено смотрел на морщинистую ладонь Андре. Изуродованная рука отца. В форме вил, трезубца. Три пальца, три когтя.

— Почему вы называете его «слишком порядочным», Андре?

— Потому что так оно и было. Мягкий, как белый хлеб, всегда готовый помочь, пошутить. Про его жену я такого сказать не могу, у меня вообще на этот счет было свое мнение.

— Насчет чего?

— Да насчет того, как он утонул. Она извела мужика. Подточила его силы. В конце концов он или не заметил, что лодка за зиму дала трещину, или сам ее продырявил. Если уж говорить начистоту, он утонул в пруду по ее вине.

— Вы не любили жену Гийомона?

— Ее никто не любил. Она была из семьи аптекарей, из Ла-Ферте-Сент-Обен. Приличные люди. Захотела выйти замуж за Жерара, потому что он тогда был здорово красивый. Но у них почти сразу все пошло не так. Она строила из себя знатную даму, обращалась с ним кое-как. Жить в Коллери и быть женой работяги — это ее не устраивало. Она все повторяла, что вышла замуж за человека не своего круга. После несчастного случая с рукой стало еще хуже. Она стыдилась Жерара и даже не скрывала этого. Дурная женщина, вот и весь сказ.

Андре очень хорошо знал семью Гийомон. В детстве он играл с Роланом, тот тоже был единственным сыном и жил в доме напротив. Андре проводил у них много времени. Каждый вечер после ужина там обязательно играли в маджонг. Такова была традиция семьи аптекаря, и мамаша Гийомон ее поддерживала. Она не упускала случая унизить Жерара. В маджонге запрещено смешение. То есть? — спросил Адамберг, ничего не понимавший в этой игре. Нельзя смешивать масти, чтобы побыстрее выиграть, это как в картах — никто не мешает трефы с бубнами. Так не играют, это неизящно. Мешает только деревенщина. Андре и Ролан не смели ослушаться, лучше было проиграть, чем смешать. А Жерар плевать на это хотел. Он хватал костяшки трехпалой рукой и отпускал шуточки. А Мари Гийомон все повторяла и повторяла: «Мой бедный Жерар, в тот день, когда ты соберешь руку онёров, у кур вырастут зубы». Хотела унизить. Рука онёров — это все равно что четверка тузов в покере. Сколько раз Жерар слышал эту проклятую фразу, и каким тоном произнесенную! Но он только смеялся и плевал на эту самую руку. Она, кстати, тоже ни разу ее не выложила. Мари Гийомон всегда носила только белое, чтобы любое пятнышко можно было сразу заметить. Как будто в Коллери кому-то было до этого дело. За спиной ее звали «белым драконом». Точно вам говорю — это баба иссушила Жерара.