Покров для архиепископа - Питер Тримейн

— Почему вы это сделали? — не отступала Фидельма.

— Чтобы спасти душу Эанреда, — пробормотала она.

— Пожалуйста, объясните, — мягко настаивала Фидельма.

Эафа начала кашлять кровью.

— Я не боюсь… — прошептала она. Ее светло-карие глаза вдруг прояснились и сфокусировались на лице Фидельмы. — Фидельма, вы ошиблись. Это я пошла тогда в его покои.

— Значит, вот что за девушку он ждал, — пробормотал маячивший позади всех Инэ. — Вот почему он не захотел, чтобы я пришел приготовить его ложе.

Было видно, что Эафе осталось жить совсем недолго.

— Вы пошли туда? — спросила Фидельма, снова повернувшись к ней. — Пошли к Вигхарду?

Девушка снова зашлась в кашле.

— Да… Я еще раз сказала ему, что все знаю. Я сказала ему, что мы с Эанредом — его дети, и что мы знаем, что он заплатил, чтобы нас и нашу мать убили.

— Он стал отрицать?

— Он… я… я бы еще стерпела, если бы он стал отрицать. Но он во всем сознался. Он залился слезами и упал на колени перед кроватью. Ох… — Она снова закашлялась. — О, если бы он стал просить прощения у меня, или у Эанреда, или у духа моей мамы… Но нет. Он стал просить Господа простить его! Перед ним стояла я, его родная дочь, от которой он отказался, а он преклонил колени и стал молить Бога о прощении. Спиной ко мне. Он стоял на коленях у кровати и молился. Казалось… — Новый приступ мучительного кашля сотряс все ее тело. — Казалось, сам Господь указывает мне, что делать. Я тихонько подобрала его веревочные четки, и он не успел что-либо заметить, как уже был мертв.

Приближавшаяся смерть уже перехватывала ей дыхание и голос был еле слышен, но в нем звучала мрачная удовлетворенность.

Геласий глядел на нее, вытаращив глаза и не веря собственным ушам.

— Как могли вы, такая хрупкая девушка, удавить крупного мужчину?

Взгляд Эафы уже уплывал. Вокруг нее растекалась лужа крови. Но при этих словах слабая недобрая улыбка заиграла на ее губах.

— Я была рабыней на хуторе. Я с детства умела забивать скот. Если ты в двенадцать лет можешь удавить свинью, убить человека тебе ничего не стоит.

Тело ее выгнулось, она снова стала кашлять.

Фидельма торопливо склонилась над ней.

— Сестра, времени совсем мало. Если вы убили Вигхарда, то Ронана Рагаллаха убили тоже вы?

Умирающая кивнула.

— Причину вы уже назвали. Путток не сказал, что кто-то еще знает. Назвал только Ронана Рагаллаха. Я убила ирландца, потому что думала, что только он делит с Путтоком страшную тайну о моем отце.

— Но откуда вы знали, где и когда можно встретить Ронана, если весь отряд стражи не мог его найти? — спросил Лициний. — Вы ведь, наверное, даже никогда раньше не видели Ронана Рагаллаха?

Лицо Эафы перекосило от смеха и боли.

Фидельма ответила за нее:

— Вы были на кладбище. С настоятельницей. Когда я приходила в сознание, мне показалось, что я слышала ваш голос.

Эафа в ответ криво улыбнулась.

— Это была чистая случайность. Настоятельница хотела принести цветы на могилу Вигхарда. И я узнала ирландского монаха.

— Как же вы его узнали? — спросил Лициний.

Ответил Эадульф:

— Она узнала в нем того самого человека, который расспрашивал ее о Вигхарде утром в день убийства. Ронан заговорил с Эафой снаружи у гостевых палат. Потом она поняла по описанию, что это и был Ронан Рагаллах.

— Эафа сделала ошибку, рассказав нам о своей первой встрече с Ронаном, — сказала Фидельма. — Увидев Ронана на кладбище, она незаметно от настоятельницы ускользнула, спустилась за ним в катакомбы и…

— Вы правы, Фидельма, — подтвердила Эафа. Конец фразы утонул в приступе кашля.

— А Путток? — настаивала Фидельма.

Глаза Эафы засверкали.

— Путтока я тоже убила. Он был свиньей. Он попытался меня изнасиловать, как Фобба. Уже за одно это он должен был умереть, но он к тому же знал про моего отца. Я думаю, когда я пошла в его спальню сегодня днем, он уже что-то почуял…

Эадульф, стоявший на коленях возле ее головы, был потрясен.

— Что же тогда Эанред делал, когда мы вошли в спальню Путтока? Все выглядело так, как будто это он убил его. Если он не убивал, почему он бежал?

Фидельма подняла на него глаза.

— Когда Эафа убивала настоятеля, он схватил ее за платье и оторвал кусок ткани с брошью, которую она купила тут, в Риме, — объяснила Фидельма. — Уже в своей комнате она обнаружила пропажу. Понимая, что оставила улику, она попросила своего брата Эанреда пойти и забрать ее из комнаты Путтока, пока труп не нашли. К несчастью для Эанреда, вошли мы и застали его врасплох, но он не убивал, а пытался скрыть виновность своей сестры.

Эадульф в ужасе уставился на нее.

— Так ты знала? — спросил он с упреком. — Ты уже тогда знала, что это Эафа?

— Я уже очень давно заподозрила, что Эафа причастна к этой истории. Еще в первой беседе с Эанредом, когда он назвал Эафу «моя сестра». Сперва я решила, что он просто оговорился и называл ее сестрой в духовном смысле. Только потом я поняла, что Эафа действительно была его сестрой по крови и плоти, а не только во Христе.

Эадульф скорчил недовольную гримасу, досадуя на себя за ложный след.

— Ну, это мог быть и Эанред, — сказал он, чтобы как-то оправдать себя. — В конце концов, ему уже случалось убивать за сестру. Не будем забывать о Фоббе из Фоббастуна, которого он задушил.

Тело умирающей девушки дрогнуло в тихом вздохе.

— Это я… а не Эанред… это я задушила Фоббу… Фобба меня изнасиловал… и я убила свинью… как свинью… руки Эанреда чисты.

Кожа Эафы покрылась пятнами, губы странно искривились. В груди ее послышался хрип и тут же стих. Пятна сошли с лица, и кожа приняла желтоватый восковой оттенок.

Фидельма склонилась над девушкой и закрыла ее глаза, а потом преклонила колени.

— Requiem aeternum dona еа, Domine…[12]— торжественно начала она. И все постепенно, один за другим, присоединялись к молитве за упокой души, и их голоса, возносясь и понижаясь, звучали слаженно, но не в унисон.

Был самый знойный час, когда солнце висело прямо над головой, и его ослепительно-белый свет, казалось, отражался и от темных предметов, не говоря уже о ярко-белых стенах римских зданий. Фидельма сидела в тени под навесом из грубой холстины на деревянном причале возле моста Проби, перекинутого через грязные воды медленного Тибра. Позади был крутой склон Авентинского холма, но тень от него не доходила до берега реки, открытого палящему солнцу.