Избранник ада - Николай Норд

И вот, пошел я к стражникам и ночью привел [их] в Гефсиманский сад, где Иисус отдыхал со своими апостолами. И сказал я солдатам, кого поцелую я, тот и есть Иисус Христос, того надлежит взять. И подошел я к Иисусу, Господу моему, и нежно поцеловал его. И понял Господь, что прощен Он и возгласил громко, чтобы всякий не подумал о тайном сговоре нашем: «Целованием ли выдаешь, Сына Человеческого?» И кивнул я и заплакал горько, и Иисус шепнул мне тайное имя Бога и сказал, когда невыносимы будут муки твои в Аду, назови имя Отца Моего, и облегчатся муки твои. Прощай, мой любимый Иуда!

И схватили Иисуса стражники, и разбежались ученики Его, только Петр махнул мечом и отрубил одному воину ухо. Но Иисус остановил Петра, и тот скрылся в толпе. И повели Иисуса, и не было никого рядом из учеников Его, кроме меня.

10. И [отныне], где был Иисус, там пребывал и я. Если его пытали, я стоял невдалеке и говорил Ему: потерпи, Господи, я с Тобой! Когда Пилат не захотел казнить Христа, я приветствовал его прилюдно, но народ иудейский захотел казни Господней, и отступил Пилат. Один раз я только, перед самой смертью Иисуса, оставил Его и пошел к апостолам, которые спрятались, и мне трудно было найти их. И попросил я учеников Господа, чтобы собрались они [все] вместе и собрали уверовавших в Иисуса и освободили Его. Но отказались они [малодушно]. И тогда понял я, никто не спасет Господа моего, и отныне надежд у меня не было.

И пошел я к центуриону Кассию Лонгину и спросил его, поможешь ли Господу, сможешь ли освободить и скрыть его тайно [где-нибудь]? И сказал Лонгин, рад бы я спасти Иисуса, но Господь несколько дней тому назад был у меня и строго-настрого наказал, чтобы все шло, как предначертано свыше, и чтобы не вмешивался [в ход вещей] я. Еще Иисус принес мне гвозди, коими Его распять будет надобно, наконечник копья, которым следует уколоть Его перед смертью, чтобы оставить кровь свою на Земле, и отведал вина, которое я приготовил Ему, чтобы Он не страдал на кресте распятия от жажды. И еще Центурион показал мне тубус золотой и спросил: принес ли я ему свое Святое Благовествование? И ответил я, принесу после смерти нашего Господа.

11. И настал день печали всей Земли. И повели Господа моего на Голгофу. И был на голове Его терновый венец. И тяжко было Господу, и спотыкался Он и падал, но стражники плетьми поднимали Его, и Иисус шел на вершину смерти [своей]. И голова Его была в крови от острых колючек терний, кровь сочилась из содранной на ступнях кожи и оставляла кровавые следы на камнях, ибо был Он бос. А народ вокруг смеялся и плевался в Него. И не было рядом учеников Иисусовых ни одного, один я шел [невдалеке] и утешал, как мог Господа моего. И водрузили на вершине горы три креста. И на среднем кресте надпись была: Сей есть Иисус Назаретянин Царь Иудейский. И распяли Господа на этом кресте. И еще, поблиз Него, распяли двух разбойников [на других двух крестах]. И пребывал я все это время мучений Его на кресте рядом с Распятым и питал Его взглядом ободряющим. И были с ним [там] только мать Господа Мария и другая близкая Ему женщина Мария Магдалина. И никто не пришел проститься с Господом из учеников Его. И Кассий Лонгин иногда поил его вином с напитанной губки.

И наступил вечер, и скрылось солнце, и сделалась тьма. И вот, посмотрел на меня Господь мой любимый в последний раз и воскликнул, свершилось! И тут же разверзлись хляби небесные и сверкнули яркие молнии и раздались оглушительные громы, и Иисус испустил дух. И Кассий Лонгин сказал народу, воистину это был великий праведник! Он пронзил Его копьем под ребра, дабы убедиться, что Он мертв, и из раны истекла кровь Его и вода. И народ вокруг стал каяться, плакать и, расходясь, бил себя в грудь. Упал наземь и я, и стал кататься по земле и рвать на себе волосы в горе.

12. На следующий день я достал серебро из-под камня, [где прятал его] пришел к священникам [в храм] и бросил его Каиафе в лицо и сказал, прокляли вы этими тридцатью серебрянниками себя и народ свой. И ушел, чтобы исполнить волю Иисуса и написать это Евангелие, как Он завещал, ибо и моя смерть близка, поелику свет мне не мил без любимого Господа моего.

13. И вот заканчиваю я сие Святое Благовествование, как и заканчивается также и мое предназначение на этом свете. Гай Кассий Лонгин ждет [меня] с золотым тубусом. И дерево одинокое, каким теперь стал и я, мною на вершине скалы, высоко над Иерусалимом, давно выбрано, и веревка, на которой буду я висельником, уже смазана маслом, и препоясал я ей чресла мои. Иду, Господи, к Тебе со светлой улыбкой и обливаюсь слезами счастия. Лик твой вижу на Небесах, Господи, глаза, горящие желтые и улыбку твою Отца милостивого.

Не оставь, же меня, как обещал, любимый мой Господи! На тебя уповаю, Спаситель мой!

К Тебе иду!

Я закончил чтение и воззрился на портрет Христа, словно испрашивая его, так ли все было на самом деле? Мне почудилось, что на мой немой вопрос он ответил легким кивком головы, и даже волосы на его голове всколыхнулись, словно от дуновения ветра. Сказать, что я был поражен каким-то откровением, было нельзя, ведь я не был докой в этом вопросе, не был даже простым верующим, мало-мальски знакомый с догматами Церкви. И все-таки это Евангелие как-то взволновало меня, заставило сердце сочувствовать Вечному Жиду, неоправданно опущенному обществом и Историей.

Вложив рукопись в тубус, я вышел наружу.

Огляделся. Баал-берита все так же сидел на корточках перед Иудой и о чем-то тихо с ним разговаривал. Завидев меня, он поднялся и приблизился ко мне – от него пахло дымом. Иуда же, даже не обернулся в мою сторону.

– Ну что, все посмотрел, почитал? – спросил писарь Ада.

– Да. Мне вот что интересно: а на земле это Иудино Евангелие сохранилось где-нибудь?

– Да, сохранился список с него, в единственном экземпляре. Он хранится у Центуриона Центурии Зеро, помнишь, я тебе говорил о нем?

– Помню. Послушайте, а почему бы этому Центуриону не предать это Евангелие гласности – ну, там, опубликовать где-нибудь?

– А зачем, Коля? Это уже никому не надо, все устаканилось, и Церкви не нужны возмущения, как, впрочем, и нам. Всему свое время, и это время придет с Концом Мира.

– И что, никто, кроме Центуриона не знает об этом Евангелии?

– На Земле – никто, кроме, конечно, самого Центуриона. Это Евангелие – великая тайна Бога. Если хотя бы один человек прочтет эту рукопись – тогда это будет лишь возможная тайна, а когда ее будут знать трое, то это будет уже никакая не тайна.

– Так, получается, теперь эта рукопись стала полутайной, ведь я ее прочел! – воскликнул я, пораженный собственными словами.

Баал-берита снисходительно похлопал меня по плечу:

– Ты, Коля, через пять минут – наш, ты станешь слугой Великого Повелителя, и тебе откроются и не такие тайны, но которые ты и сам никому не захочешь открыть. Как ты можешь равнять себя с простыми смертными? Ты избранный! И не абы кем, а Великим Повелителем Мира, самим Адом. Гордись, мой мальчик! – пафосно произнес писарь Ада, воздев глаза к небу. Потом как-то замялся и, помолчав некоторое время, добавил: – Есть, правда, еще фотокопия с подлинника, но ее нельзя считать документом без самого подлинника…