Выбор оружия - Иэн Бэнкс

«Не очень хороший выстрел, учитывая расстояние», подумал он, когда его отбросило и закрутило от удара пули. «В верхнюю часть груди, около плеча, лёгкие и ребра целы», — решил он и упал. Он лежал в пыли, рядом с уставившимся в пустоту мёртвым полицейским. В пронзительно-голубом небе над разрушенной крышей особняка, где находились его апартаменты, бесполезно парил модуль. Кто-то пнул его, переворачивая на живот. Он немного напрягся в ожидании завершающего удара, но такового не последовало. Фигура-тень над ним, тёмная на фоне света, пошла дальше. Он полежал некоторое время, затем поднялся и пошёл, направляясь к бреши в стене. В нос и горло набилась пыль, уши закладывало от рёва двигателей самолётов и танков, человеческих голосов.

Взрыв сшиб его с ног, бросив на рухнувшую палатку. Он поднялся почти сразу, ощущая сильный шум в голове. Оглядываясь кругом, поднял взгляд на цитадель. Верх стены ярко освещали солнечные лучи, модуля нигде не было видно. Сделав шаг, он ощутил сильную боль в ноге. Бормоча себе под нос, он поднял с земли палку и опёрся на неё. Его многочисленные раны говорили с ним на языке боли, но он не слушал их. Его встряхивало, он падал на колени — вероятно, в него попали ещё какие-то пули, но большой уверенности в этом не было. Около бреши он упал, не в силах дальше идти.

— Господа, — прошептал он, обращаясь к неистово-голубому спокойному небу, — уважаемая Дизиэт Сма как-то сказала мне следующее: «Закалве, во всех обществах, которые мы изучали, во всех государствах во все века никогда не было недостатка в нетерпеливых молодых самцах, готовых убивать и умирать, чтобы более мудрые особи смогли чувствовать себя в безопасности и комфорте, — это и есть героизм». Идиотов всегда хватает — суть такова, по-моему… — Он вздохнул. — Ну, разумеется, она не говорила «во все века» и «во всех государствах», потому что Культура просто обожает, чтобы для всего имелись исключения, но суть сказанного была именно такой… по-моему. — Он перекатился, поворачиваясь спиной к болезненно-голубому небу.

В конце концов, неохотно оттолкнувшись от земли, он снова поднялся, сначала на колени, пополз; затем, опираясь на палку, встал, игнорируя так докучавшую ему боль, и двинулся, шатаясь, к обломкам стены. Каким-то образом ему удалось вскарабкаться наверх, на небольшую ровную площадку, где лежали окровавленные тела нескольких солдат. Парапет вокруг них был выщерблен пулями и покрыт серым налётом пыли. Он некоторое время стоял над ними, раскачиваясь из стороны в сторону, затем обвёл взглядом небо в поисках модуля.

Прошло около двух часов, когда на модуле наконец заметили букву «Z», выложенную из мёртвых тел на парапете.

На «Стабериндо» огни были погашены, тусклый приземистый силуэт корабля образовывал конус, который лишь намекал на концентрические кольца его пушек и линии палуб. Благодаря вязкому туману судно напоминало грозную тёмную тучу, обещающую пролиться смертоносным дождём. Он смотрел вперёд, не мигая, чувствуя свинцовую усталость в ногах. Пахло морем; ноздри щекотал запах извести, едкий и горький. Иногда, когда эта война начинала казаться ему особенно бессмысленной и жестокой, он пытался вспомнить сад из такого далёкого теперь детства и аромат цветов в том саду, но сейчас ему никак не удавалось вообразить их сладко-соблазнительное благоухание или припомнить что-нибудь хорошее, происходившее в те времена. Вместо этого память жестоко подсовывала ему следующее: загорелые руки на бледных бёдрах сестры, нелепый стульчик, который они выбрали для своих «упражнений». А в тот последний раз, когда он был в усадьбе с танковым корпусом… во что превратил Элетиомел место, где он родился! Хаос и разрушения, от дома остались одни стены, каменный корабль уничтожен, парк сожжён. Тогда он провёл свою собственную акцию против тирании памяти. Танк трясся под ним, поляну озарял яркий свет зажигательной бомбы, а беседка оставалась невредимой. Ему хотелось заорать благим матом и разнести её в щепы собственными руками. Он приказал стрелку прицелиться в верхнюю ступеньку и увидел, как беседка наконец взлетела в воздух, рассыпаясь на множество обломков, осыпая танк землёй и щепками.

Ночь за стенами дота была жаркой и гнетущей, полуденный зной оказался пойманным в ловушку и прижатым к земле тяжестью висевших в небе туч. Наверное, ветер внезапно переменился, потому что он ощутил в воздухе принесённый откуда-то из глубины материка щемяще знакомый запах луговых цветов и сена. Он прижался лбом к холодному шершавому бетону стены над смотровой щелью.

Иногда ему хотелось, чтобы все это поскорее закончилось, а как именно — уже не имело значения. Самый простой, лёгкий и соблазнительный способ решить ситуацию. Но… Даркенза, удерживаемая на этом корабле как пленница Элетиомела? Он знал, что сестра больше не любит компаньона по детским играм, да и вряд ли любила когда-нибудь. То увлечение было недолгим — скорее, смешной местью семье за воображаемое пренебрежение, предпочтение ей Ливуэты. Он также верил, что Даркенза оказалась там невольной заложницей: стремительность наступления Элетиомела застала их врасплох, поймала в капкан треть населения города.

И потому ради неё он продолжал сражаться, испепелённый ненавистью к бывшему младшему приятелю, ненависть удерживала его на полях сражений этой долгой войны, но теперь она иссякала и, как пепел, сыпалась между пальцев.

Как мог Элетиомел так поступить? Даже если он уже не любил её (хотя этот выродок утверждал обратное), как он мог использовать её словно снаряд, находившийся в одной из пушек линкора?

А как должен был поступить он, Закалве? Ведь Ливуэта уже обвиняла его во всём случившемся! Сдаться? Обменять сестру на сестру? Предпринять отчаянную, заранее обречённую на неудачу попытку спасти Даркензу? Просто атаковать? Он столько раз объяснял, что успех гарантирует только длительная осада, так долго вёл бесконечные споры по этому поводу — и теперь сомневался, прав ли он на самом деле.

— Сэр? — обратился к нему один из стоявших позади него командиров. Он обернулся.

— Что, Свейс?

— Полагаю, нам лучше отбыть в штаб. Облачность рассеивается, скоро рассвет. Полагаю, не следует находиться в пределах досягаемости орудий корабля.

— Знаю.

Он снова бросил взгляд на тёмный силуэт корабля и едва сдержал себя, чтобы не отшатнуться: казалось, пушки нацелились на него и вот-вот извергнут пламя… Резким движением он задвинул смотровую щель металлическим ставнем. На секунду в доте стало очень темно, затем кто-то включил свет, и они некоторое время молча стояли, щурясь от слепяще-яркого пламени лампы.

Штабной бронированный автомобиль ждал его. Адъютанты и младшие офицеры, вытянувшись по стойке «смирно», отсалютовали ему. Двое из них поспешили распахнуть перед ним дверцы. Он расположился на покрытом мехом заднем сиденье, напротив него сели трое командиров. Бронированные дверцы с лязгом захлопнулись, машина зарычала и двинулась вперёд, подскакивая на неровной дороге, прочь от высившегося позади тёмного силуэта.

— Сэр, — начал Свейс, переглянувшись с другими офицерами, — мы обсудили…

— Я знаю, что вы мне предложите: осыпать «Стабериндо» бомбами и снарядами, а когда его охватит пламя — атаковать бронетранспортёрами на воздушной подушке, — он сделал предостерегающий жест. — Итак, я знаю, что вы обсуждали и к каким именно выводам пришли. Они меня не интересуют.