Гражданская война Михаила Булгакова - Василий Александрович Стоякин

подозревал, что тот с заданием не справится. И, со своей точки зрения, был прав.

Обращение же в письме, конечно, было. Но адресовано оно было не Булгакову, а обобщённому Билль-Белоцерковскому, и суть его состояла в том, что советской власти нужны такие же качественные пьесы, как у Булгакова: с живыми персонажами, говорящими нормальными словами, а не лозунгами. В общем, нужна была «Красная гвардия» – такая же, как «Белая гвардия», только красная.

Мог ли Булгаков удовлетворить просьбу Сталина?

Многие булгаковеды пишут, что нет, не мог.

Причины называются разные. Есть, например, мнение, что пьесу невозможно было переработать в требуемом духе (но Сталин считал иначе…). Чаще же всего пишут, что письмо «Сталин писал не ему. Письмо, которое он не получал, не требовало ответа. За протянутую соломинку драматург не ухватился…» (Яновская).

В законченном виде такая точка зрения сводится к тому, что Булгаков претендовал на особые отношения с Вождём и ждал личного обращения.

Что тут сказать?

Во-первых, о каких-то «особых отношениях» можно было говорить только с апреля 1930 года, когда в квартире на Большой Пироговской раздался тот самый звонок. Даже если личное знакомство писателя и Вождя во Владикавказе имело место, из этого ничего не следовало – мало ли с кем общался Сталин?

Во-вторых, в 1929 году Булгаков находился не в том положении, чтобы пренебречь помощью, пусть даже речь шла о «протянутой соломинке». Сам он позже, в письме к правительству, возможно даже не сгущая краски (хотя это он умел делать блестяще – не зря Любовь Белозерская называла его «знаменитым “притворяшкой”»), писал, что его ждёт гибель. Конечно, в 1930 году ситуация была хуже… Но ухудшение можно было прогнозировать.

В-третьих, Булгаков хотел написать «Красную гвардию». На этот счёт есть свидетельство Елены Сергеевны (в записи Владимира Лакшина): «Я в молодости, познакомившись с Булгаковым, когда его страшно ругали за “Белую гвардию”, “Турбиных”, сказала ему: “Ну что вам стоит написать пьесу о Красной армии”. Он посмотрел на меня страшными глазами и сказал с обидой: “Как вы не понимаете, я очень хотел бы написать такую пьесу. Но я не могу писать о том, чего не знаю”».

Тут нам слова Булгакова могут показаться несколько странными – о том, как Сатана разгуливал по Москве, он знал, а о внутреннем мире красноармейцев, дескать, не знал… Но, с одной стороны, самые фантастические образы Булгаков брал всё же из жизни (хоть и призывал не искать прототипа Воланда), а с другой стороны…

«Красную гвардию» Булгаков всё же написал. И даже две. Это были либретто оперы Сергея Потоцкого «Чёрное море» (не поставлена, либретто опубликовано в 1988 году) и пьеса «Батум». В первом произведении фигурируют красноармейцы и даже Михаил Фрунзе (командующий красным фронтом Михайлов), а во втором – революционные рабочие.

Увы, опера была не слишком удачной, а «Батум» трагически опоздал. Эта пьеса была бы к месту и ко времени в 1926-м и даже в 1930 году, но в 1939-м это был очевидный анахронизм, на что и указал сам Сталин, традиционно отметив художественные достоинства произведения (в разговоре с Немировичем-Данченко).

Так или иначе, если бы Сталин действительно попросил, Булгаков бы обязательно попытался. И, вполне возможно, у него бы получилось.

Мистический реализм Булгакова

Сны, сны, сны…

Сон – то время, когда человек, освободившись от «злобы дня», ближе всего соприкасается с теми явлениями и сущностями, влияние которых в обычной жизни воспринимается только опосредованно. Во всяком случае, так считают мистики. Булгаков – писатель мистический, потому во всех его произведениях сны занимают особое место. «Бег», например, только из снов и состоит.

В романе «Белая гвардия» сны посещают не только главных героев – Алексея, Елену и Николку Турбиных, но даже и персонажа, который в произведении появляется только чтобы поведать обо сне (безымянный красноармеец с бронепоезда «Пролетарий»).

Мы, правда, не склонны соглашаться с авторами, которые считают сны важной конструктивной частью романа – роман в такой конструкции не нуждается, там присутствует вполне реалистичное сквозное действие, на котором всё и держится. Но сны играют в романе важную роль.

Провидение будущего

Действительно, в снах герои «Белой гвардии» видят в том числе и будущее. Будущее, как правило, неприятное – война в стране. Снятся, главным образом, смерти, предательство (Шервинский представляется Елене с огромной сусальной звездой на груди, и она называет его «кондотьером») и прочее общественное и личное неустройство (сон Василисы).

Однако если присмотреться, в романе реализована только одна из предсказанных смертей – полковника Най-Турса.

Причём даже не сама смерть, а уже пребывание его в иной реальности, представленной во сне как рай. Собственно, это можно расценить как намёк на то, что его уже коснулась тень смерти и Турбин это почувствовал (феномен ощущения будущей смерти человека в литературе встречается часто).

Но вот, например, смерть Николки Турбина, указание на которую присутствует в двух снах – Алексея и Елены, в романе не происходит. Ну, допустим, сон Алексея свидетельствует о том, что Николка подвергнется опасности (и он ей действительно подвергся, хотя отделался легче, чем сам Алексей). И, допустим, что сон Елены должен был быть реализован в будущем (на самом деле этот эпизод довольно близок к написанному ранее рассказу «Красная корона»), которое в роман не вошло – ведь Булгаков задумывал трилогию и герои «Белой гвардии» должны были ещё повоевать в армиях Деникина и Врангеля.

Но не исключено, что Булгаков через сон просто передаёт беспокойство Алексея и Елены за брата… Брат же, как почти ребёнок (вспомним его фантазии в связи с похоронами офицеров), по-детски эгоистичен и по-детски же не в состоянии серьёзно отнестись к возможности своей смерти.

Смерть Алексея Турбина в позднем сне – это просто кошмар для него, а для самого Булгакова – воспоминание о ранней версии романа. По свидетельству машинистки Ирины Раабен, с которой Булгаков начал печатать «Белую гвардию», в первоначальной версии романа Алексей Турбин погиб в гимназии. Позже Булгаков реализовал эту версию в пьесе «Дни Турбиных» (впрочем, Ирина Сергеевна могла перепутать роман с впечатлениями от МХАТовского спектакля – в её воспоминаниях есть неточности).

Но окончательно дискредитирует провидческую силу снов всё же главный сон Турбина, в котором тому рассказывают о райских чертогах, заготовленных для героев Перекопа. И дело тут даже не в том, что будет это только через два года (по отношению к романному времени) и вряд ли будет касаться Турбина, просто читатель уже