Вельяминовы. Время бури. Книга вторая - Нелли Шульман

Вилла фрау Рихтер стояла на берегу реки Лиммат, в окружении сосен, в тихом, респектабельном районе. Ее дочь училась в закрытой школе для девочек. Кукушка, активистка Союза Немецких Женщин за Границей, даже получила похвальную грамоту от рейхсфрауенфюрерин Гертруды Шольц-Клинк, лидера национал-социалистической женской организации, в Германии.

Квартира в Зеркальном переулке располагалась по соседству с домом, где, до войны, жили Ленин и отец Кукушки, Горский. Кукушка покинула Цюрих два десятка лет назад. Не существовало опасности, что ее кто-то узнает. Когда в Мадрид пришли вести об успехе операции под Теруэлем, Эйтингон усмехнулся:

– Кукушка всегда славилась умением тщательно все разрабатывать. Ты видел ее планы, – Петра, пока, в Цюрих не посылали. Эйтингон сказал, что если кто-то из них и встретится с Кукушкой, то на нейтральной территории, во Франции, или другой европейской стране.

В Берлине сидел тщательно законспирированный агент, Корсиканец, научный советник в рейхсминистерстве экономики. Он вошел в контакт с НКВД до того, как Гитлер захватил власть в стране. Корсиканец несколько раз посещал Цюрих, и перешел под прямое руководство Кукушки.

Петр с Эйтингоном пока не занимались работой в Германии. Они и товарищ Яша отвечали за ликвидацию видных троцкистов в Европе, и устранение перебежчиков, буде такие появятся. Эйтингон, кроме того, поддерживал связь со Стэнли, в Британии, и с Пауком, в Америке. Кроме Паука, в Вашингтоне работали и другие советские агенты, но Эйтингон покачал головой:

– Не надо мальчику о них знать. Никакого риска, он слишком ценен для нас.

Стэнли, к сожалению, не имел никакого отношения к физике, или математике. Агенту не удалось пробраться в лабораторию Резерфорда. У них имелись только неполные данные о тамошних ученых. Изучая список, Эйтингон присвистнул:

– Говорил я покойному Соколу, надо было нажать на сэра Стивена Кроу. Через него, мы бы вышли на леди Констанцу… – они прочли в испанских газетах о неожиданной смерти Резерфорда, после рутинной операции, по удалению грыжи. Эйтингон почесал черные, без седины волосы:

– Теперь Констанца может стать главой лаборатории. Она, конечно, молода, и женщина… – леди Констанце они дали кодовое имя, Ворона.

Эйтингон развел руками:

– Она может быть и красавицей, но фотографии ее нигде не найти. Англичане отменно прячут ценности… – они с Петром сидели в кабинете, за кофе. Эйтингон прошелся по скрипучим половицам. Ветер колебал развешанные по стенам республиканские плакаты, в небе слышалось гудение моторов. Чато патрулировали Мадрид.

Наум Исаакович посмотрел на самолеты:

– Жаль, когда уходят легенды. Резерфорд, Роксанна Горр… Я мальчишкой, до революции, на ее фильмы бегал. Она в немом кино снималась, – в газете написали о катастрофе рейса в Остенде. Эйтингон отпустил Петра в Барселону, на прощанье заметив:

– Де ла Марка по всей Каталонии ищут. Его должны были арестовать, а, если нет, подгони республиканскую милицию. Надо устроить открытый процесс над поумовцами, и окончательно раздавить выкормышей Троцкого, – сильный кулак Эйтингона стукнул по столу.

Петр обрадовался, что его отправили в Барселону одного. Ему не пришлось скрывать от Наума Исааковича, свои намерения. Воронов не стал заходить в штаб республиканской милиции. С безопасной квартиры, он отправился по адресу Тонечки, купив букет белых роз.

В Барселоне было тепло, солнечно, на булыжнике Рамблы щебетали воробьи. Петр шел, расстегнув куртку, размотав шарф, с непокрытой головой. Приехав с аэродрома. Петр долго, тщательно, брился перед зеркалом. Вспоминая голубые глаза Тонечки, он думал о свадьбе:

– Я ее люблю, так люблю. Она сможет преподавать языки, в университете, – надеялся Петр:

– Начнет писать для газет. Может быть, ей разрешат работать в НКВД. У нас много эмигрантов трудится. Конечно, среди них оказались шпионы, но честные коммунисты вне подозрения. Такие люди, как я, или Наум Исаакович. Тонечка перековалась, порвала с заблуждениями… – открыв дверь подъезда, Воронов прислушался. Наверху было тихо. Он, отчего-то, потрогал браунинг, во внутреннем кармане куртки. Петр застыл перед разбитой, кое-как заколоченной досками дверью.

Тони, покачиваясь, стояла над саквояжем. Девушка бросала вещи в сумку, не смотря, что складывает. За последние несколько дней она обегала всю Барселону, в поисках Виллема. Спрашивать о нем прямо в пресс-бюро было опасно. Республиканская милиция арестовала несколько видных поумовцев. Судя по всему, готовился большой процесс против, партии. Тони заставляла себя, каждое утро, подниматься с постели, вытирая распухшие от слез глаза.

Тони забросила работу. По ночам она плакала:

– Пусть он спасется, пожалуйста. Он знает мой адрес, в Лондоне. Он пошлет весточку… – Тони приподнялась:

– Я приеду к дяде Виллему и тете Терезе, в Мон-Сен-Мартен. Это их внук, или внучка. Но как я докажу… – Тони закусила пальцы, до боли:

– Никто не знал, что мы с Виллемом… – она вытянулась, на узкой кровати:

– Я ничего не скажу. Никому, ни в Лондоне, ни в Бельгии. Пока я не найду Виллема, пока мы не помиримся. Объясню, что вышла замуж, в Испании, что мой муж погиб… – она зарыдала, уткнувшись в подушку: «Пожалуйста, пожалуйста, только бы он был жив!».

Пока об аресте Виллема не сообщалось.

Хемингуэй, сидя в кафе с Тони, хмуро сказал:

– Советую тебе уехать, дорогой мистер Френч. К твоей книге написал предисловие Троцкий… – он обвел рукой Рамблу, – по нынешним временам, здесь, такое опасно, – он стряхнул пепел:

– Кто бы мог подумать, что капитан способен хладнокровно расстрелять сирот? Он мне показался, – Хэм почесал голову, – хорошим парнем. Совестливым человеком, – он зорко посмотрел на Тони: «Такое сейчас редкость. Ты уезжай, – повторил Хемингуэй, – отдохни. Ты плохо выглядишь».

Под прозрачными глазами девушки залегли темные тени. Каждое утро Тони тошнило. Она стояла, на коленях, тяжело дыша, над обложенной плиткой дырой: «Надо потерпеть. Доктор сказал, что все пройдет». Она больше не могла пить кофе, затяжка сигаретой отправляла ее в умывальную комнату. Даже когда кто-то курил рядом, Тони мутило. Ей ничего не удавалось проглотить, кроме слабого чая, и черствого хлеба. Юбки и пояса для чулок болтались на талии, Тони пошатывало.

Она не думала об угрозах фон Рабе и без интереса прочла в газете о гибели тети Ривки и ее мужа. Тони пыталась найти Виллема, но потом поняла:

– Бесполезно. У него нет документов, он скрывается. Я должна добраться до Лондона. Может быть, он родителям напишет. Я никогда, никогда себе не прощу… – Тони обернулась, услышав знакомый голос:

– Тонечка… Тонечка, милая, что случилось… – Петр шагнул к ней:

– Прости, я приходил, но не застал тебя. Я был в Мадриде, и приехал, как только смог…

Воронов испугался.

У нее было странное, бледное, сосредоточенное лицо, прозрачные глаза блестели. Тонечка кусала губы, под глазами набухли отеки. Девушка переступила ногами в простых туфлях, в темных чулках. Она надела скромное платье, тоже темное. На табурете валялось небрежно брошенное пальто. Рядом стоял саквояж.