К развалинам Чевенгура - Василий Голованов

Нечто подобное на наших глазах сейчас происходит с Андреем Платоновым. То вдруг Бродский напоследок назовет Платонова величайшим русским писателем минувшего века; то Битов снимет фильм и затеет ревизию киноархива Платонова, намекая, что XXI век будет веком Платонова, что с Платоновым-то нам и надлежит главным образом возиться, вникать, допонимать… Вроде бы все уже прочитано и понято – ан нет! – оказывается, не так. Почему? Cитуация была такова, что при жизни, да и после смерти, ни одно сочинение Платонова не было опубликовано так же, как было написано. Но и потом, когда его творения были все же изданы, читатель, возросший на худосочной традиции соцреализма, не мог, не готов был эти тексты адекватно воспринимать. Да и сейчас Платонова понять непросто: философская традиция, восходящая от Гете к Бергсону, – глубокий интуитивизм – лежит в основе всех его творений. И читателю, рассчитывающему на завлекательный сюжет, на какой-то ясный «ответ», раскрытие «тайны» времени в произведениях Платонова, нечего и браться за его книги, ибо фундаментальная позиция автора – это позиция человека, не знающего ответа, не знающего даже, как потекут события романа, отказ от «проектирования», уподобление повествования реке, «самотеку истории», отказ от интеллекта, который, по Бергсону, как раз и характеризуется естественным непониманием жизни. Темная и смутная глубина жизни – вот, собственно, интерес его творений, в которых только за гранью себя, за чертою «ясного и понятного» может начинаться нечто значительное. До такой точки зрения надо еще дорасти. Но поди-ка! «Мы должны стать ничем, а хотим стать всем» – этот основополагающий постулат Гете высказан двести лет назад – и что же? Все так же хотим «стать всем». А если так – то что можно понять у Платонова? По счастью, человечество все же не стоит на месте, и на грани тысячелетий Платонов вдруг блеснул ослепительно-яркой звездой, открывшись целому поколению читателей во всем мире; свод философских истолкований Платонова огромен и захватывающ. Однако чтение Платонова, как и «разъяснений» к нему, требует не столько фундаментальной философской подготовки, сколько человеческого преображения самого читателя, прорыва его на более высокий духовный уровень, на котором чистый разум «есть идиотство и пустодушие», а главная задача есть «всепонимание», эмпатия, способность «до теплокровности» ощутить «чужую отдаленную жизнь»… Это по силам лишь одиночкам, почему я и не убежден, что со временем мы прочитаем все платоновские сочинения в выверенной редакции и в полном собрании и они прочно войдут в обиход новых поколений, станут так же привычны и дороги для слуха, как памятные с детства строки Пушкина или Лермонтова. Собственно, все наследие русской (и мировой) классической литературы сейчас под угрозой: глобальное наступление масскультуры уже показало нам, в какой ничтожной степени могут быть «поняты» и «раскрыты» даже такие тексты, как «Война и мир» Толстого или «Тихий Дон» Шолохова (американская и итальянская экранизации романов). Кроме того, сама история России меняется сейчас со скоростью глобального века, причем меняется круто и бесповоротно. «Темные глубины» светлого духа Платонова в ситуации стремительных изменений, культа наживы, непомерного упрощения всей духовной жизни России, будущее которой к тому же вытягивается по новым силовым линиям (Москва—Пекин), разумеется, отступают на второй план. Доводя эту мысль до некоего пессимистического конца, можно сказать, что лет через сто или даже пятьдесят лет обломки «древних» эпосов XX века, несомненно, будут еще занимать интеллектуалов в академиях грядущего. Но смысл происходящего сейчас в русской истории и культуре тот, что, сверкнув ослепительной, все озаряющей вспышкой, вспышкой Истины, все самые значительные произведения литературы того времени (от поэтов Серебряного века до Хлебникова, Платонова, Булгакова, Шаламова и Гроссмана) погаснут, перестав быть вместилищем великих смыслов для новых поколений, и со временем затянутся песком забвения, как библиотеки Ассирии и Вавилона… Но, с другой стороны, откуда мы знаем, что потребуется через пятьдесят или сто лет? Может быть, человечество нового времени востребует как раз непрофанные истины, интуицию, россыпи мудрости, укрытые «черноземом духа»?

II

По счастью, нам, родившимся в 60-е и 70-е, повезло: мы, хоть и с большим запозданием, открыли для себя животворные книги своего века как совсем свежую, только что родившуюся, рождающуюся здесь и теперь истину. В том числе и Платонова. Он стал необыкновенно насущен. То есть не только «Река Потудань» и «На заре туманной юности» стали нам вдруг дороги и любимы во всех нежных оттенках своих значений, но и самые непроходимые, как глухая трава, тексты стали ценны, как важные, еще не понятые послания. Возможно, мы почувствовали, каким серьезным орудием против зла одарил нас Платонов. Он создал язык по сути магический, уберегающий от зла, делающий любое его творение несовместимым со злом (а это было зло нешуточное, беспощадное, всепроницающее). И когда писатель Сергей Залыгин говорил, что в лице Платонова русская литература еще раз, после классики XIX века, удивила мир и заставила его вздрогнуть и даже растеряться, то, конечно, не потому, что Платонов «разоблачил» что-то, чего никто не разоблачал, а потому, что история литературы не знала еще столь яростной формы лингвистического сопротивления, столь парадоксальных образов революции и постреволюционного времени, которые писатель создал, спасаясь в языке в экзистенциальном или даже в чисто религиозном значении слова «спасение».

Так или иначе, но в 2001 году эта намагниченность Платоновым привела к тому, что мы, трое друзей (Дмитрий Замятин, Андрей Балдин и ваш покорный слуга), объединенных идеей «гуманитарной географии», предприняли экспедицию с целью радикального прочтения главного платоновского романа «Чевенгур». «Чевенгур», помимо прочего, понятие географическое, город утопии. Оконтурить географически место расположение Чевенгура, привязать его к уцелевшим топонимам, а если удастся – то и к образным сгусткам романа, к его метафорическим «развалинам», а в случае успеха – обнаружить и наследников духа, породившего этот роман-лабиринт, – такова была цель экспедиции. Каждое поколение, хочет оно того или нет, по-новому считывает и интерпретирует великие тексты прошлого. Путешествие «к развалинам Чевенгура» тоже было своеобразной формой прочтения платоновского произведения заново: в путешествии нам хотелось ощутить дух романа органами чувств, буквально прочувствовать его «живьем». Впрочем, этот ход, несомненно, был подсказан самим Платоновым, определившим жанр своего романа как «путешествие с открытым сердцем». Нам предстояло окунуться в действительность романа, затянувшуюся наслоениями времени, с бесстрашием главных платоновских героев – степного ангела Саши Дванова и приставшего к нему командира «полевых большевиков» Степана Копёнкина, рыцаря Розы (социалистки Розы Люксембург), совершающего свое странствие на могучем, поистине былинном коне по имени Пролетарская Сила…

Однако, прежде чем рассказывать об экспедиции, надо еще раз уточнить, что такое «Чевенгур». Общеизвестно, что это – знаменитый роман Платонова, законченный в 1928 году. Впрочем, «Чевенгур» Платонова знаменитым не сделал. Больше того, собственное детище душило писателя до самой смерти, как всякое невымолвленное слово: в окороченном виде роман был издан во Франции в 1972-м, через двадцать один год после смерти Платонова. У нас – в 1988-м. Произвел фугасный эффект, но прочитан был однопланово, как гротеск и своего рода антиутопия, повествующая о том, как по окончании Гражданской войны в одном из глухих уездов юга России группой бойцов революции от «нетерпения жизни» объявлен был немедленный коммунизм – и получилась остановка времени, неразрешимая странность и мука, – от которой население, так и не стяжавшее благодати коммунизма, спас лишь дикий вражеский отряд, налетевший из великой степи и положивший конец этому мучению…