Штормовое предупреждение - Чжу Шаньпо

прижимались носом к груди. Го Мэй не понимала, почему они так заинтересовались ее телом, и по-прежнему напевала веселые песенки как ни в чем не бывало.

Все вздохнули с облегчением и поспешили с известием к знакомым, довольные так, будто праздник какой наступил.

Жун Цютянь выполз из застенков, тощий, как хворостина, с неподвижными глазами, совершенно не способный встать. Он полз по Мангодацзе к дому, за ним следовали его старые товарищи, которые предлагали ему помощь, но получали отказ. Жун Цютянь не стал возвращаться домой, а пополз прямо в военные комиссариат городского правительства, заявив, что хочет записаться в солдаты. Люди из комиссариата презрительно отвечали, как можно стать солдатом, если только что вышел из тюрьмы? Как ты думаешь, что такое Народно-освободительная армия?

Жун Цютянь сидел у входа в здание правительства и громко кричал, взывая к справедливости. Го Мэй спросила, почему ты кричишь? Что с того, что с мужчиной поступили немножечко несправедливо? Жун Цютянь ответил, если бы ты не вернулась, меня бы пристрелили еще до осени. Го Мэй сказала, разве я не вернулась? Ты должен быть благодарен мне.

Жун Цютянь почувствовала запах овцы, исходящий от Го Мэй, и открыл рот, чтобы укусить ее. Го Мэй увернулась и увидела, что Жун Цютянь и правда был так голоден, что от него остались только кожа да кости. Она прониклась состраданием и побежала к хлебному лотку У Ланьцзы, где купила Жун Цютяню пять больших баоцзы с мясом. После того как Жун Цютянь доел их, у него нашлись силы встать, он схватил Го Мэй и вместе с ней отправился к Куан Сяоцзе искать справедливости. Куан Сяоцзе сказала, откуда в мире возьмется столько справедливости? Я в долгу перед тобой, и я тебе возмещу. На худой конец обручу вас с Го Мэй. Жун Цютянь сказал: «Я не хочу Го Мэй, я хочу быть солдатом». Куан Сяоцзе спросила, почему ты так этого хочешь? Жун Цютянь ответил, если я не стану солдатом, любой может несправедливо обидеть меня. На первый раз спасся, но потом все равно пропаду, рано или поздно я умру в казематах полицейского участка.

Куан Сяоцзе сказала, я несправедливо обидела тебя, но я не допущу, чтобы ты терпел обиду напрасно. Я помогу тебе изменить свой возраст, и ты станешь солдатом.

Куан Сяоцзе пошла к Сун Чанцзяну и сказала: «Ты без вины держал Жун Цютяня в тюрьме целый месяц по сфабрикованному делу. „Культурная революция“ уже закончилась, почему же дела все еще фабрикуют? Если он каждый день будет писать в ЦК и докладывать о тебе, ты, возможно, больше не сможешь быть полицейским, по крайней мере, не в качестве начальника участка. Ты должен помочь ему переправить возраст и дать ему стать солдатом, считай, так загладишь вину. Он ребенок, не знавший материнской любви, мы не должны его обижать».

Сун Чанцзян сказал, я не могу позволить ему быть солдатом, и политические экспертизы тут у меня не пройдут – он уже дважды сидел в тюрьме, как такого человека можно брать в армию?

Куан Сяоцзе сказала, очевидно же, что он хороший мальчик, но ты дважды посадил его в тюрьму и чуть не убил его. Не боишься возмездия?

Сун Чанцзян ответил, что мне делать, если он станет солдатом? Он сказал, что хочет отомстить мне, навешать мне восемь оплеух! Он мне все уши отобьет.

Куан Сяоцзе потащила Жун Цютяня к Сун Чанцзяну: «Скажи начальнику Суну, что не испытываешь к нему ненависти и никогда не будешь мстить ему, а напротив, еще и благодарен ему за науку, это он тебя научил, как быть человеком».

Жун Цютянь отказался говорить это, развернулся и убежал. Куан Сяоцзе догнала его и выдала горькую правду: великий муж может склониться, может выпрямиться, если сможешь позаискивать, то сможешь и возраст изменить, чтобы стать солдатом.

Жун Цютянь сказал, я ненавижу его всей душой, как ты можешь заставлять меня говорить обратное?

Куан Сяоцзе сказала, для того чтобы быть солдатом, тебе не только нельзя его ненавидеть, ты еще и должен назвать его отцом.

Жун Цютянь сказал, я не могу признать вора своим отцом, он мой враг.

Куан Сяоцзе сказала, если ты не сможешь стать солдатом, то никогда не сможешь отомстить.

Под палящим солнцем они оба тянули правоту на себя, стоя на обочине дороги возле полицейского участка, как спорящие мать и сын.

В конце концов Жун Цютянь сдался. Они вернулись в полицейский участок. Жун Цютянь опустил голову и сказал Сун Чанцзяну, я был неправ… Я никогда не буду тебе мстить. Я признаю тебя своим названным отцом, отныне буду тебе названным сыном…

Сун Чанцзян уселся на стул и уставился Жун Цютяню в лицо. Оно было темным и худым, и истинного выражения разглядеть было нельзя, а потому и в душу ему он заглянуть не мог.

Жун Цютянь снова позвал:

– Отец!

Куан Сяоцзе наклонилась поближе к Сун Чанцзяну, ее огромные груди потерлись о его спину и в конце концов тяжело легли ему на плечи:

– Этот ребенок такой бедняжечка. Помоги ему, и он будет благодарен тебе до конца жизни. Пусть он называет тебя отцом!

– Не обязательно признавать меня отцом – конечно, если ты непременно хочешь, я не возражаю, – Сун Чанцзян погладил пистолет у себя на бедре. – Но не думай, что я незаслуженно тебя обидел. Я представитель правительства. Потому что у меня в руке пистолет. Будь у тебя в руке пистолет, ты бы тоже несправедливо обижал людей.

Куан Сяоцзе также пришла к нам домой, к Жун Яо. Она извинялась перед ним и умоляла: «Не мешай Жун Цютяню стать генералом. Раз уж ты не можешь изменить его судьбу, почему бы не позволить ему изменить ее самому?»

Убеждая Жун Яо, Куан Сяоцзе выглядела столь же грандиозно внушительной, как и когда проклинала его. Жун Яо не выдержал и хотел было вышвырнуть ее вон. Куан Сяоцзе сказала, если ты не согласен, чтобы Жун Цютянь стал солдатом, и не согласен, чтобы он менял возраст, тогда я разрешу ему разорвать ваши отношения отца и сына, пусть он признает Сун Чанцзяна своим отцом. В любом случае, вы на самом деле не настоящие отец и сын.

Осенью этого года, а на самом деле уже ранней зимой Жун Цютянь сэкономил себе долгое ожидание и досрочно стал солдатом. Перед уходом Куан Сяоцзе взяла его за руку и сказала, когда станешь генералом, ты должен жениться на Го Мэй.

Чтобы стать солдатом, Жун Цютянь соглашался на все. В глубине души он знал, что, когда он станет солдатом, эти пустые