Закон тени - Джулио Леони

— Он передал вам тайну? Книгу Гермеса Трисмегиста? — настаивал юноша.

Еврей снова удивленно на него уставился.

— У Леона Баттисты Альберти не было ничего, чтобы мне передать. Напротив, это он хотел, чтобы я обучил его Каббале, которая придавала силу моим словам и которой владеет только мой народ.

— Почему это евреи больше других народов посвящены в тайны Бога?

— Наверное, они первые услышали Его волю.

— Зато первыми ее и нарушили. За что и были прокляты на века.

— Проклятый ближе всех к праведному Судие. Его плоть несет в себе приговор и о Нем свидетельствует.

Пико расхохотался.

— Мои суждения так вас развеселили?

— Вы говорите о гласе Божьем, будто сами и есть его звук. А вас никогда не посещало сомнение, что в пустыне патриархи не слышали ничего, кроме шума ветра?

— Может, этот ветер и был словом. Так Эон возвещал о своем присутствии.

— Может быть…

Внимание юноши снова вернулось к волновавшей его теме.

— Так что именно хотел узнать Леон Баттиста Альберти?

— Десять светочей могущества Господа. Как первый Эон дал жизнь всему сущему и как родился мир из дыхания его слова. Как Эн Соф, Несказанный, создал мир, называя сам себя. Как его имя произносится в десяти Сфирах, которые воспевают его славу во вселенной.

«Сфиры». «Сфирот». Пико где-то уже слышал это слово. В Падуе его произносили с оглядкой, как запретное, связанное с тайными знаниями. Еврей, казалось, прочитал его мысли.

— Да, это ужасные силы! Смотрите!

Он вытащил из шкафа манускрипт в потертой матерчатой обложке и открыл на странице, которая наполовину была покрыта мелкими буквами его родного языка. Вторую половину занимал рисунок: что-то вроде куста, а на нем в определенном порядке расположены шарики, соединенные между собой разноцветными линиями.

Пико склонился и узнал то же изображение, сделанное рукой Леона Баттисты Альберти, что уже видел однажды в бумагах Козимо Медичи.

— Вот это и есть Сфиры? А что они означают?

— Они суть нисходящие степени, посредством которых Бог являет себя в мире материи, достойном сожаления. Его бесконечной властью материя создана противоречивой и омерзительной. Он доверил десяти светочам миссию сохранить земные существа несовершенными. Эти Сфиры, которые ничто перед лицом Бога, для человека суть самые ослепительные доказательства Его присутствия. Их терпеливому созерцанию мы обязаны тем, что сияние мироздания не сжигает нас своим огнем, а даже приблизительное познание их сущности позволяет нам сделать робкий шаг по пути Бога. Как я сказал, их десять: Кетэр (корона, Божественное Ничто), Хохма (Мудрость) и идущая вслед за ней Бина (Ум). За ними Хесед и Гвура (Любовь и Ужас). Потом сияющая Тиферет, все подчиняющая себе Красота. Затем идут Нецах (Вечность) и Ход (Слава). В основе всего лежит Йесод. Малхут открывает границу Мира и охраняет вход. — Еврей торжественно, вдохновенным голосом завершил перечисление.

Пико слушал, стараясь не пропустить ни единого слова и уловить в этой пылающей фреске хоть какой-то упорядоченный рисунок. Но многое оставалось для него темным, и прежде всего он никак не мог понять интереса архитектора к этому расплывчатому учению, явному плоду разума, отравленного предрассудками. Как все это согласовывалось с блистательным гением человека, который открыл тайну формы вещей и вывел законы перспективы? Который в своих работах, наоборот, стремился вооружить пытливый разум законами, а не путать его смутными формами? Может быть, была в этом какая-то связь с тем, что он открыл, исследуя античные храмы в окрестностях Рима? Или… или действительно с этим связан загадочный ритуал Орфея и архитектор всего-навсего лихорадочно искал подтверждение чему-то, что обнаружил в старинных документах?

— Леон Баттиста в это верил?

— Не думаю, — вздохнул еврей. — Но он считал, что эта модель больше других приближена к представлению о древнем Боге, которое старше того, что было у моих предков. Я возражал, что Эн Соф не может быть первым из многих, ибо его собственная немыслимая исключительность не допускает последующих степеней, пусть даже и низших по рангу. Но Леон Баттиста настаивал на своем убеждении, что все последующие боги всего лишь сокращенные изложения первого, того самого, что говорил с Тотом и открыл ему тайну своего имени. Он считал, что последняя Сфира, Малхут, является царством материи и должна быть исключена из храма.

— Исключена из храма… Что он хотел этим сказать?

— Я не понял. Но одно помню точно: он утверждал, что только девять эманаций способны познать славу храма.

— Какого храма?

— Он по секрету поведал, что все изложит в своем сочинении. Но истинную силу этой работе сможет придать только совершенный шрифт. Он смеялся над знаками моего языка и говорил, что в нашем храме древнюю славу поют свинцовыми пальцами.

Юноша поднял руку, чтобы привлечь внимание собеседника. Значит, шрифт, найденный в доме Фульдженте, и исследования Альберти преследовали более глубокие цели, чем просто постижение античной гармонии.

— Почему этот шрифт имеет такое значение? Разве голосу Бога непременно нужна красота, чтобы разнестись над миром?

Еврей не отвечал, углубившись в свои мысли, потом наконец понял суть вопроса.

— Нет! Бог в своем ослепительном сиянии не нуждается ни в чем! Плерома совершенна и замкнута на самое себя. Леон Баттиста думал о другом. Разве не сказано, что слово древних может двигать горы? А как, вы думаете, возводили пирамиды? Скалы сами сходили со своих мест и укладывались в совершенный тетраэдр. А Вавилонская башня? А Колизей с его ста арками? А воды Красного моря, расступившиеся от возгласа Моисея? Почему мой народ так почитает свою Книгу, извлекает из нее силу предсказания для жрецов и силу власти для царей? Слово — это звук, летящий над морями и землями, свечение мировой Пневмы. А когда оно застывает в виде камня или бумаги, то делается талисманом. Только в совершенстве знака реализуется магическая сила его отпечатка. Рука копииста — проводник этой силы.

— Значит, Альберти верил, что точная транскрипция мысли придает ей абсолютное значение истины? И таким образом слова могут стать реальностью? Талисман… Если подобрать соответствующий шрифт, написанное обретает магическую силу и способно вызвать к жизни то, о чем написано?

— Да. И поэтому боялся, что с изобретением нового станка шум античных веков ослабеет и вовсе исчезнет, утонет в болоте знаков, лишенных звука и заклинательной силы. И только изобретя совершенный шрифт, который будет способен вызвать к жизни тайный смысл слова, мы сможем избежать оскудения наших знаний. Он об этом мечтал, — добавил еврей, погрустнев.

Пико задумался. До сих пор он считал, что одержимость Альберти новым шрифтом происходила из стремления к красоте и глубокого почтения к античным рукописям. Ему хотелось, чтобы и в его веке к этим манускриптам относились с благоговением.