80 сигарет - Генри Сирил

что он еще был готов отказаться в очередной раз, а потом: «З-з-з-з», и все чипы в его башке расплавились. Он готов. Он больше не противится.

Токарь тихонько посмеялся и вытер ладонью с губ выступившую кровь.

Нина медленно опустилась на пол. Обхватив колени, с жалким видом смотрела на Токаря.

– Уверен, что твой уебок как раз из числа тех, на кого потребовались годы.

– Замолчи, – сдерживая слезы, еле слышно сказала девушка.

– Ты дура. Самая настоящая безмозглая дура, – голос Токаря зазвучал ровно, почти что с теплотой. – Ты мстишь мне за то, что сделали с твоим любимым другие, и при этом считаешь себя лучше меня. Спокойно смотришь, как я подыхаю, будто бы я лично виноват в том, что с ним произошло. Но я не виноват. И никто не виноват. Он сам сделал свой выбор.

– Выбор?! – Нина вскочила на ноги. – Выбор? Те, кто попадал вам на прицел, не имели никакого выбора!

– Всегда есть выбор, тупая ты овца. Если ты мужик, ты будешь давиться собственной кровью, но не встанешь раком, как твоя подружка, у которой вместо хрена – мокрая щель. Сложно бороться, сжав яйца в кулак, когда и яиц-то нету.

– И что бы выбрал ты? Что бы выбрал, когда выбора не осталось?

Токарь едко улыбнулся и спокойно ответил:

– Сдох бы.

Нина проглотила эту последнюю фразу с видом проигравшего в споре человека. Токарь видел, что крыть ей нечем.

На короткое время в комнате воцарилась тишина. Затем Нина успокоилась. Ее лицо посветлело. На губах заиграла полубезумная улыбка.

– Это тюрьма. Там свои правила, – сказал Токарь.

– Тюрьма – это всего лишь человеческая постройка из железа, кирпича и бетона, – перебила его Нина, – как и все прочие постройки в нашем мире. Закрытый город, десяток двухэтажных зданий, отгороженных высоким забором. Вот что такое твоя гребаная тюрьма, милый. Она не несет в себе ни добра, ни зла. Напихай в нее буддистов, и она превратится в храм веры, любви и терпения. Заполни бараки учеными и художниками, и ваши карцеры затянутся паутиной, потому что туда некого и не за что станет сажать. Сублимация художника – это создание живописного шедевра. Сублимация тебе подобных – унижение, избиение и насилие. Все ваши доктрины не более чем глупое оправдание примитивному садизму. Вы и в Версальском дворце – запри вас там – вели бы себя точно так же, объясняя ваши жестокие действия этой тупой фразой: «Это не шутки, это Версальский дворец, в нем свои правила».

– Тебе-то откуда знать, как там на самом деле?! Насмотрелась дерьмовых фильмов, сидя своей красивой жопой в мягких креслах кинотеатров, и думаешь, что все понимаешь? Хер-то там! Да, твою мать, там свои правила, свои законы, свой, блять, кодекс!

– У-у-у! – Нина закатила глаза и затрясла ладонями над головой. – Сколько пафоса. «Свои законы», «свой кодекс». Самурай хренов.

Она достала очередную сигарету и закурила.

– Ну и какое он нарушил правило? Что он сделал такого, за что вы его превратили сначала в своего раба, а потом и в шлюху?

Токарь удивленно взглянул на Нину.

– Кого?

– Ты так много поломал жизней, что даже не можешь сообразить, о ком именно я говорю. Парень, о котором ты рассказывал. Тот, что пробил себе легкое гвоздем.

– Что? – в глазах Токаря росло недоумение. – Да откуда я знаю? Он-то тут при чем? Ты уже спрашивала. Погоди-ка, – он с прищуром посмотрел на Нину, – ты все время спрашиваешь меня о нем…

И тут до него дошло. Последняя недостающая часть пазла встала на свое место.

– Ты его знала. Это о нем ты рассказывала мне тогда, в машине.

Улыбнувшись, девушка медленно моргнула.

– Ну, разумеется, ты не помнишь, – сказала она. – Ведь для тебя он был просто пылью на ботинках, твоей безымянной вещью. Все, что тебе было интересно знать о нем, так это то, что он все еще жив и способен и дальше служить тебе, ублажать. Уверена, ты даже не помнишь его имени. Как его звали, м? У него же должно быть имя, у всех оно есть, даже у тебя.

– Мне глубоко похер, как звали твою подружку, гребаная психопатка, сумасшедшая тварь.

Глаза Нины полыхнули огнем, но голос остался по-прежнему спокойным.

– А ты все-таки попробуй. Вспомни имя несчастного мальчика, которого ты убил.

– Пошла в пизду! Я его не убивал!

Токарь закашлялся. На каждое содрогание живот отзывался нестерпимой болью.

– Ты сделал из него вещь, разве это не одно и то же?

– Значит, он это заслужил. Значит, дерьмо был твой дружок.

Нина делано задумалась.

– Заслужил… чем? Тем, что думал не так, как вы? Шутил не так, как вы? Любил то, что не любите вы? Тоже мне, святая инквизиция. Вспомни его имя. Хотя бы это. И я вызову тебе доктора.

– Себе его вызови, больная стерва. Психиатра.

– Может быть, – пожала небрежно плечами Нина, – но сейчас нам больше нужен хирург. Ты истекаешь кровью. Я мало что понимаю в пулевых ранениях, но по всему видно, что осталось тебе недолго, если ничего не предпринять.

Глотнув коньяк, она выжидательно уставилась на Токаря.

* * *

Вам могло показаться, что то, как я поступил с Шиломбритом, это результат помутившегося рассудка. Что у меня попросту поехала крыша. На вашем месте я бы расценил свой поступок так же. Я врываюсь в книгу рваными обрывками мыслей и многое упускаю. Отсутствие времени, тупой страх, а теперь еще и ржавый кусок металла, вбитый в мое тело, – все это мешает мне быть последовательным и логичным. И как результат, вы узнаете множество совершенно неинтересных и даже лишних подробностей, а то, что может быть действительно важным, – не разглядеть в мутном болоте моего словоблудия.

То, что я сделал с этим уродом, было мной спланировано. Мое решение – справедливая кара, возмездие за содеянное им и одновременно спасение тех, кто мог угодить в его лапы в будущем. Это был мой вердикт.

Я давал ему шанс. Все время, что я был его шлюхой, я давал ему шанс. Наблюдал за ним, вглядывался в его поступки. Мне хотелось знать, есть ли в нем хоть что-то от человека, хотя бы зачатки, тлеющий огонек, который, возможно, смог бы еще разгореться. Я должен был твердо быть уверен в справедливости своего решения убить его. И не смейтесь, не закатывайте глаза. В этот раз я говорю без пафоса, не ищу громких слов. Облив Шиломбрита мочой, я действительно его убил. Скорее всего, уже завтра он будет висеть в петле, закрепив конец самодельной веревки, скрученной из