Жестко и быстро - Владимир Пекальчук

— Если б не мое решение, ты стал бы добычей Риты-Джоанны, между прочим.

— И лишился бы акций, знаю. Как-нибудь пережил бы.

Дед только фыркнул, и в этом уместилось очень многое из того, что он не сказал вслух. Еще я остался бы на улице, без дома, без средств к роскошной жизни, без чудотворной помощи мага-целителя… Да, верно. Чего он не знает и никогда не поймет — что такой размен меня бы устроил.

* * *

На следующий день после занятий я заманил свой хвост в кафе возле университета. Филера на этот раз приставили очень матерого, и я долго сомневался, действительно ли немолодой благообразный джентльмен в цилиндре — шпик. Или у агентов ИСБ есть право выдавать себя за дворян?

К тому же джентльмен, войдя в кафе следом за мной, сел через ползала от меня, ко мне спиной, и на меня даже ни разу не посмотрел, что слегка сбило меня с толку. Не заподозрил бы я в нем филера, да только хвост был, был, был — и нету. Ясно, что первый шпик передал меня второму, и методом исключения я определил, что из всех наблюдаемых мной людей — а их в полдень в Заречье на улицах и в кафе не навалом — мой хвост либо он, либо никто. Да и сидит он все же хитро: меня «пасти» не может, но контролирует оба выхода: и входную дверь, и выход в служебную часть. Просекли давно ищейки, что я любитель через черный ход скрываться.

Вопрос решился уже проверенным способом.

— Прошу прощения, — сказал я, подойдя к нему сзади.

Он оторвал взгляд от газеты и обернулся.

— Слушаю вас, молодой человек?

И без «сэр», что абсолютно неприемлемо для простолюдина, будь он хоть полицейский, хоть генерал армии.

— Я лишь хотел осведомиться насчет одного вопроса. У служащих ИСБ есть право выдавать себя за дворянина?

Если бы он сделал большие глаза — я бы поверил, что ошибся, но филер, не зная о моих сомнениях и решив, что раскрыт, окончательно выдал себя ответом:

— Вы совершенно правы, Реджинальд, служащий ИСБ может выдавать себя за дворянина, если имеет на то специальное разрешение. Однако мне не требуется и этого: Винсент Коул из Дома Коул, к вашим услугам.

— Мм… Прошу меня простить, никогда не слышал о нем.

— Его уж двадцать лет как нет, увы, но благородное происхождение и привилегии никуда не исчезают, особенно это касается тех, кто продолжает служить Аквилонии и императору… Должен заметить, что вы с вашим талантом вполне могли бы сделать блестящую карьеру в службе безопасности…

— Сочту за комплимент, — сказал я и притронулся пальцами к козырьку бейсболки в жесте вежливости, — всего доброго, мне пора.

Я сделал шаг от него, за спину, и достал из кармана баллончик с оранжевой краской.

Коул обернулся как ужаленный, когда у него на спине появилась яркая клякса из нитрокраски.

— Это совершенно неприемлемое поведение, многоуважаемый! — чопорно заявил он.

— Прошу меня простить, — развел руками я, — это не со зла. А если вы сообщите в канцелярию моего Дома свой адрес, то вдобавок получите от главы официальное письмо с извинениями за мое неприемлемое поведение. Но шпиков я буду красить и впредь, а вы, к слову, при исполнении, потому мой проступок относится на счет ИСБ, а не вас лично. Я крашу филера, а не многоуважаемого Винсента Коула из Дома Коул, такие дела. Всего доброго еще раз.

Затем я преспокойно вышел в туалет, в котором нашлось достаточно большое окно, открыл его и выбрался наружу.

Здесь, в переулке, неподалеку стоял человек в белом пиджаке и при галстуке, с виду служащий офиса, и беседовал с кем-то по телефону. У меня не было никакого повода думать, что это тоже филер, но на мое появление через окно он даже бровью не повел, словно это его не касалось. То есть это его и правда не касалось, но парень даже не удивился.

Я подошел к нему и протянул руку будто для приветствия, но в последний момент поднял ее и коснулся его пиджака у левой подмышки. Пистолет в подмышечной кобуре на месте.

— Здрасте! — сказал я и вынул из кармана баллончик с краской.

На моей руке моментально сомкнулась железная хватка:

— Прошу прощения, сэр, но со мной этот номер не пройдет.

Я поднял на него спокойный взгляд:

— Обращаю ваше внимание, что у меня нет оружия, я не совершаю насильственных действий, не представляю угрозы для чьей-либо жизни и здоровья, не выказываю намерений нанести кому-либо физический вред, а также не оказываю сопротивления при аресте. Другими словами, ни один из пяти пунктов, при котором простолюдин имеет право применить силу к дворянину, не соблюден, вы прямо сейчас совершаете насилие по отношению к дворянину, преступление, за которое предусмотрено от двух лет до смертной казни. Что гораздо более важно — так это мое безусловное право применить для защиты себя, своей чести и достоинства любые доступные средства, в результате чего вы до суда можете и не дожить.

— Обращаю ваше внимание, сэр, — язвительно ответил он, — что я — служащий ИСБ при исполнении!

— Вы дворянский кодекс читали? В нем нет ни слова о ИСБ. Только условия, при которых к дворянину может применяться сила, и безусловное право на самозащиту во всех остальных случаях. К вашему сожалению и моему счастью, попытка покрасить ваш пиджак не подпадает под определение нанесения физического вреда, потому вы можете только смириться или спастись бегством.

Сыщик отпустил мою руку, шумно втянув ноздрями воздух, и я беспрепятственно превратил его в ходячий флаг моей родины, нарисовав на белом пиджаке большой оранжевый круг. Правда, тут лучше подошла бы красная краска, но глазу и душе все равно приятно, даже так.

— А теперь повернитесь ко мне спиной, будьте любезны.

* * *

Мой демарш возымел определенный успех: я перестал замечать слежку. Не факт, что ее нет — может, наконец-то ко мне приставили профессионалов. Более того, история с покраской шпиков внезапно сошла на нет: из газет пропали любые упоминания. Я усмотрел в этом незримую руку пфальцграфа и признал, что тут он меня переиграл. Даже не переиграл, это я переоценил свои возможности и недооценил Гронгенберга: он пресек мой план с привлечением публичного внимания на корню, в то время как я сам даже не уверен, достиг ли хоть чего-то. Если слежку убрали — ладно, промежуточная цель достигнута. Если приставили профессионалов — тогда мое положение только ухудшилось. Впрочем, теперь я хотя бы точно знаю, что пфальцграф не желает огласки и скандалов, Аксель был прав, когда говорил, что даже авторитарный правитель нуждается в поддержке общественного мнения.

В субботу я отправился на кладбище, навестить отца и деда, впервые с того момента, как все заварилось. Другой возможности может и не быть: точка невозврата близко.

Велел Серго остановиться у ворот и дальше пошел один. Вот и склеп Дома Рэммов. Я сел на скамейку и призадумался.

Что бы я мог им сказать, если бы они слышали меня? Трудный вопрос, они ведь, если вдуматься, еще не факт, что мои дед и отец. Но на эту тему можно рассуждать так же долго, как и решать вопрос, кто же я на самом деле. Но нужно ли? Я помню их так же хорошо, как своего отца из прошлой жизни. Точнее, помнит Реджинальд… То есть я. Или не я. Не важно.