Без жалости - Том Клэнси

— Это из-за Тима? — спросил он внезапно. Вопрос его потряс Сэнди. Разве об этом говорят?

Несколько секунд она пристально смотрела в глаза Келли.

— Я не понимаю тебя.

— Кое в чем это легко, а кое в чем — трудно. Самое трудное, — Келли как бы думал вслух, — понять, почему людям это необходимо, почему они вообще так поступают. Все сводится к тому, что есть плохие люди и кто-то должен поставить преграду на их пути, заняться ими, так как, если ты не сделаешь этого, наступит день, когда они займутся тобой. Можно попытаться не обращать на них внимания, но это вряд ли кончится добром. А иногда ты видишь то, мимо чего просто не можешь пройти. — Он наклонился вперед, подбирая слова:

— Ты видишь много плохого, Сэнди. Я видел вещи похуже. Мне приходилось наблюдать за тем, как люди...

— Это причина твоего кошмара? Келли кивнул.

— Совершенно верно. В ту ночь меня чуть не убили.

— А что было...

— Тебе лучше этого не знать, честное слово. Я хочу сказать, у меня вообще не укладывается в голове, как люди способны на подобное. Может быть, они верят во что-то, верят настолько, что забыли, как важно оставаться людьми. Возможно, они так стремятся к какой-то цели, что им на все наплевать. А может, с ними что-то неладно, что-то случилось с их мышлением и действиями. Но они живут и действуют в реальном мире. Кто-то должен остановить их. — Даже если ты знаешь, что из этого ничего не выйдет, не решился добавить Келли. Как объяснить ей, что ее муж погиб в никому не нужной войне?

— Мой муж был рыцарем в сверкающих латах на белом коне? Ты это хотел сказать?

— Это ты благородный рыцарь в белом одеянии, Сэнди. Ты борешься против одного врага, но ведь есть и другие. Кто-то должен бороться с ними.

— Я никогда не пойму, почему Тим должен был умереть. Действительно, все сводится именно к этому, подумал Келли. Речь идет не о высоких политических или социальных материях. У, каждого есть жизнь, которая вроде бы должна завершиться естественным концом после того отрезка времени, который определил Бог или судьба, или еще что-то, не поддающееся человеческому контролю. Он видел, как гибнут совсем молодые люди, и сам был причиной смерти многих. Каждая жизнь имеет какую-то ценность и для ее обладателя и других людей, и как ты объяснишь другим, что является причиной смерти их близких? Да и вообще, как объяснить это самому себе? Но это, если смотреть со стороны. Когда смотришь изнутри, все выглядит иначе. Может быть, в этом и заключается ответ.

— У тебя очень трудная работа, правда?

— Да, — кивнула Сэнди.

— Тогда почему не взяться за что-то полегче? Я имею в виду работу в такой области, где она проще, — скажем, в яслях? Это ведь место счастливое, верно?

— Даже очень, — согласилась медсестра.

— И разве она тоже не важная? Пусть забота о младенцах — дело рутинное, но ведь его нужно выполнять особенно внимательно. Ведь верно?

— Разумеется.

— Но ты не захотела изменить место работы. А нейрохирургия — самое тяжкое отделение.

— Но ведь кто-то должен...

Вот! — подумал Келли, прерывая ее:

— Это нелегко, да и тебе приходится непросто: временами испытываешь боль, верно?

— Временами — да, испытываю.

— И все равно не бросаешь, — напомнил Келли.

— Да, — согласилась Сэнди. Это было не признание, а что-то более значительное.

— Вот потому Тим и делал то, что он делал. — Келли увидел понимание на лице Сэнди или начало его, это длилось мгновение, пока затянувшееся горе не отбросило его аргументы в сторону.

— И все равно это бессмысленно...

— Может быть, бессмысленна цель, но не бессмысленно с человеческой точки зрения, — заметил Келли. Ему было трудно продолжать. Разум подсказывал, что нелегко искать новые аргументы. — Извини, я ведь не священник, а всего лишь отставной больной боцман.

— Ну, не слишком больной, — возразила О'Тул.

— Отчасти благодаря тебе. Еще раз спасибо. — Его слова снова вызвали ее улыбку.

— Не все наши пациенты полностью выздоравливают, поэтому мы особенно гордимся теми, кому это удается.

— Может быть, Сэнди, мы все пытаемся спасти мир, один маленький шажок за другим. — Келли поднялся и, несмотря на возражения сестры, проводил ее обратно в отделение. Келли понадобилось целых пять минут, чтобы решиться сказать ей то, что ему хотелось.

— Знаешь, мне бы хотелось пригласить тебя поужинать, а? Не сейчас, но, может быть...

— Я подумаю, — ответила она, полуотбрасывая эту мысль, полузаинтересовавшись ею. Она знала — так же, как и Келли, — что это слишком скоро для обоих, хотя, наверно, не так скоро для нее. Что он за человек? — спросила она себя. Насколько безопасно познакомиться с ним поближе?

Впервые в жизни Келли подъехал к Пентагону. Он чувствовал себя скованно, подумав, не стоило ли ему надеть свой боцманский мундир цвета хаки, но тут же вспомнил, что прошли те времена, когда он носил форму. На нем был легкий синий костюм с миниатюрным знаком Морского креста в петлице. Келли поднялся по пандусу, отыскал план здания и быстро изучил и запомнил его. Через пять минут он уже входил в нужную ему дверь.

— Да? — поднял голову сидящий в приемной старшина.

— Меня зовут Джон Келли. Адмирал Максуэлл назначил мне встречу.

Его пригласили сесть и подождать. На кофейном столике лежал экземпляр «Новостей ВМФ». Келли не раскрывал эту газету с тех пор, как оставил службу, однако сумел подавить ностальгию. Ссоры и разногласия за это время мало изменились.

— Мистер Келли? — послышался голос. Он встал и прошел в открытую дверь. Как только она закрылась, над ней вспыхнула красная лампа, запрещающая беспокоить адмирала.

— Как ты себя чувствуешь? — первым делом спросил Максуэлл.

— Отлично, сэр. Спасибо. — Штатский или нет, но Келли не мог не чувствовать себя стесненно в присутствии адмирала. И тут же эта скованность возросла: открылась другая дверь и в кабинет вошли еще двое — один тоже в штатском, зато другой — контр-адмирал, морской летчик, с бледно-голубой ленточкой высшего ордена страны, медали Конгресса, заметил Келли, отчего почувствовал себя совсем робко. Максуэлл представил его вошедшим.

— Я много слышал о вас, — сказал Подулски, пожимая руку молодого человека.

— Спасибо, сэр, — произнес Келли, не зная, что еще сказать.

— Мы с Казом служили вместе много лет, — заметил Максуэлл во время представления. — Я сбил пятнадцать самолетов, — он указал на панель на стене, — а Каз — восемнадцать.

— И все они были засняты на пленку, — заверил Келли адмирал Подулски.

— А вот я не сбил ни одного, — сказал Грир, — зато кислород не повредил мне мозги. — У этого адмирала в штатском был планшет. Он достал из него карту — ту же самую, что побывала в доме у Келли, только более густо испещренную пометками. Затем к ней добавилась фотография, и Келли снова посмотрел на лицо полковника Закариаса, на этот раз изображение было заметно лучше и почти не отличалось от фотографии на удостоверении, которую Грир положил рядом.