Ожерелье для дьявола - Жюльетта Бенцони

Медленно, словно боясь, что каждый его шаг спугнет его мечту, он вышел из своего укрытия и двинулся к этому источнику света, даже не заметив, что идет с протянутыми руками.

— Жюдит! — шептал он себе самому. — Моя сирена, моя богиня моря!..

На какое-то мгновение им овладел страх, что это видение исчезнет. При виде незнакомца она остановилась, при этом сделала естественный стыдливый жест, загородив грудь и самую интимную часть своего тела. Но это длилось всего лишь какое-то мгновение. Руки ее упали, и с засиявшими глазами Жюдит устремилась навстречу Жилю. Казалось, она парила в воздухе.

Приблизившись к нему, она тронула его плечи, руки, голову, словно не верила, что это реальность. Руки ее дрожали.

— Ты! Это ты! Я так тебя звала, но ты ни разу не ответил. Я уже начала думать, что никогда тебя не увижу.

Он хотел ей что-то ответить, но звуки застревали в глубине пересохшего горла. Тепло ее тела, ее нежные груди, прижавшиеся к нему, — все это зажгло его. Но мышцы его отказывались повиноваться, в мозгу блуждали какие-то мысли… Тогда с легким вздохом она приподнялась на цыпочки, обвила руками его шею.

— Обними меня! — приказала она. Своим прохладным ртом она нашла его губы. Они слились в поцелуе. Страсть заставила растаять все внезапно охватившее его странное оцепенение.

Со всей разбушевавшейся страстью он обнял ее, оторвал от земли, с радостью почувствовал ее тяжесть, чтобы лишний раз удостовериться, что это реальность.

Они покатились вдвоем по траве, словно сама жизнь теперь предоставила им возможность соединиться, чтобы никогда больше не расставаться.

Они шептали друг другу ласковые, бессмысленные, полусумасшедшие слова, до бесконечности развивавшие вечную тему любовников, пребывавших долгое время в разлуке. Они повторяли друг другу ту короткую волшебную фразу Адама:

«Я люблю тебя», с которой и начался род человеческий.

— Я люблю тебя.

Они забыли обо всем: о месте, о времени, обо всем, что не относилось к их наконец-то обретенной радости. Жиль, окончательно обезумевший от запаха этого чудесного ласкового тела, которое уже готово было открыться для него, попытался овладеть им. Жюдит вздрогнула всем телом так сильно, что это было похоже на резкое пробуждение:

— Нет!..

Она выскользнула из его рук, подбежала к своей одежде, накинула ее на себя с неловкой поспешностью, а оскорбленный и уже несчастный от прерывания такой обжигающей симфонии Жиль смотрел на нее, ничего не понимая, потеряв способность даже упрекнуть ее в чем-то. Он нашел в себе лишь одно слово:

— Почему?

Заканчивая воздвигать вокруг свой красоты целое укрепление из муслина и лент, она бросила на него взгляд сквозь волну рассыпавшихся волос:

— Потому что!..

Однако это показалось ей слишком недостаточным и кратким и вовсе его бы не удовлетворило, и она добавила почти с видимым сожалением:

— Потому что я не могу. Не имею права.

— Не имею права. Боже мой, но это же неслыханно! Ты не…

Он не позволил себе продолжить фразу, но в том, что он произнес, было столько страха и отчаяния, что Жюдит с криком устремилась в его объятия.

— Нет! Нет. Я не замужем, не обручена, не отдана никому, даже Богу. Но мне надо оставаться девушкой, хотя бы на какое-то время. Я люблю тебя, но я должна…

— Какая глупость! Но я же люблю тебя, я не хочу больше разлучаться с тобой, я хочу взять тебя в жены, завтра, сейчас же. Завтра же я попрошу позволения у короля, у моего начальника маршала де Кастри, и ты станешь моей женой.

«С горделивой радостью он увидел, что глаза девушки наполняются восхищением.

— У короля? У маршала де Кастри? Кем же ты стал?

— Офицер гвардии короля. Рота шотландцев.

Теперь я могу дать тебе имя, имя, достойное тебя.

Имя, которое вернул мне мой отец Пьер де Турнемин, скончавшийся на поле боя под Йорктауном.

Ты помнишь, что дала мне три года, чтобы заслужить его. Но когда я вернулся, тебя там не было.

Она прижалась к нему, спрятала свое мокрое лицо у него на груди.

— Расскажи мне все, — вздохнула она. — Ведь с тех пор как я покинула монастырь в Эннебоне, я ничего не знаю о тебе.

Успокоенный этим доверием, этой нежностью, он, как мог, обрисовал ей свою жизнь с того вечера, когда они расстались у портала церкви на берегу Блаве, в которой она намеревалась прожить три года в ожидании Жиля, а он отправился на поиски своего имени, славы на другой берег океана.

Он по-прежнему не мог понять, каким образом Жюдит могла очутиться здесь, в его объятиях. Ведь он прочесал в поисках ее все монастыри Бретани, Гийанны. Но его бретонская душа, воспитанная на преданиях и легендах, открытая для всего сверхъестественного и чудесного, всегда хранила непоколебимую веру во всемогущего Господа, который может все, даже самое невозможное.

Он не желал ранить вопросами эту хрупкую красоту, которую он так ждал. Время для объяснений еще придет.

Рассказ его причинил ему некоторые затруднения, ведь в его описаниях были эпизоды, о которых Жиль предпочел умолчать. Совершенно невозможно было рассказывать ей о Ситапаноки и о всех женщинах, которые так помогли ему перенести все трудности и требования молодости.

Когда же наконец настал момент затронуть драму в Тресессоне, им овладели колебания. Знала ли его возлюбленная, что он убил ее старшего брата, а младший лишь чудом избежал его безжалостного правосудия?

Как сделать, чтобы, не пробуждая в ней ужасного воспоминания о могиле в лесу, поведать ей обо всем том, что он узнал той ужасной ночью. Но тут она совершенно бессознательно облегчила его задачу, робко спросив:

— А что, господин Талюэ смог передать тебе мое письмо?

— Конечно, и я с ним никогда не расставался, как и с воспоминаниями о тебе, — ответил он, касаясь губами ее шелковистых медно-красных волос.

— Тогда ты вовсе меня не искал, полагая, что я отдана другому?

— Я только и делал, что тебя искал, и нашел наконец эту испуганную лань на берегу пруда в лесу. Но, к несчастью, я снова тебя потерял. Но нашел зато следы твоих братьев. Тюдаль обрел смерть от моей руки.

Она вздрогнула, как при нервном припадке, еще крепче прижалась к нему. В ночи он видел блеск ее потемневших глаз.

— Ты… убил Тюдаля? — прошептала она, не вполне веря.

— Я его повесил на балке его дома, и это было еще моей милостью к нему, поскольку он заслужил казни на колесе.

— А Морван?

Он ответил с бессильным жестом:

— Исчез! Его не было во Френе, когда я обнаружил там Тюдаля. Потом уже я узнал, что он сбежал. Если бы не это, его постигла бы та же участь.