Исповедь молодой девушки - Жорж Санд

— Нет, тут вы можете быть спокойны. У его так называемой страсти одна цель: предложить вам достойное имя и немалое состояние, каков бы ни был исход тяжбы. В доказательство этого он готов немедленно обвенчаться с вами, хотя, по его словам, предпочел бы, чтобы у вас уже не было ни денег, ни имени: тогда вы поняли бы, насколько его преданность бескорыстна.

— Если это правда, я полна к нему уважения и благодарности.

— Но только если он состоятелен, а ваши дела и впрямь плохи, — добавила Женни.

— У меня не укладывается в голове, что человек, так богато одаренный, с такими широкими взглядами, может оказаться непорядочным, — сказал Фрюманс. — Нет, я боюсь другого: Мак-Аллан слишком порывист, слишком легко воспламеняется — окажется ли он способен на глубокую и прочную дружбу, которую Люсьена надеялась обрести в чувстве Мариуса?

— Знаете, Фрюманс, я так обманулась в Мариусе, что уже не смею доверять собственному суждению. Лучше мне положиться на вас и Женни — только пусть между вами не будет разногласий.

— Что ж, если мне приходится выступать в роли защитника Мак-Аллана, — сказал Фрюманс, вынимая из кармана небольшой бумажник, — вот вам веское свидетельство в его пользу: он написал вашей мачехе и попросил меня отправить это письмо завтра утром. Я получил разрешение показать его вам. Читайте, Люсьена.

Я раскрыла бумажник из русской кожи — Мак-Аллан вложил в него свое послание, чтобы оно дошло до меня в девственно чистом виде и пропиталось запахом, который столь любезен всякому англичанину, а по мне, малоприятен, так как навеки неотделим от образа мисс Эйгер. Вынув и развернув письмо, я с невольной улыбкой прочла обращение:

«Миледи Вудклиф,

маркизе де Валанжи-Бельомбр.

Миледи, я счастлив сообщить, что в точности исполнил ваше поручение и на следующий день по прибытии в Тулон передал все, о чем мы с вами говорили, мадемуазель Люсьене, именуемой де Валанжи. Как и вы, я полагал, что ваши предложения сразу прельстят и покорят особу, мечтающую о свободе и равнодушную к привилегиям дворянства, — так нам изобразили приемную внучку вдовствующей госпожи де Валанжи, ныне покойной. Они были встречены с неожиданным для меня удивлением и неудовольствием. Окончательного ответа мне пока не дали, тем не менее, не предвосхищая его, я занялся рассмотрением всех обстоятельств дела, в твердой уверенности, что, если упомянутая молодая особа достойна уважения, вы не захотите опровергать ее прав на имя, которое она до сих пор носила. Я присматривался к лицу, манере держать себя, повадкам, укладу жизни этой девушки, разговаривал с ней, встречался с ее друзьями, наблюдал за немногочисленными и почтенными людьми, которые составляют ее общество, и обнаружил у них лишь чистейшие чувства, бескорыстную преданность, глубокое уважение или отеческую нежность. Разумеется, у мадемуазель Люсьены есть враги и хулители; во главе их стоит та женщина, которая двадцать лет подряд в письмах доносила вашему мужу обо всем, что происходит в Бельомбре, — женщина, не заслуживающая никакого доверия. Я выяснил, что в молодые годы она пыталась влюбить в себя маркиза, тогда совсем еще юнца, и, навсегда возненавидев госпожу де Валанжи, высмеявшую ее притязания, потом всю жизнь мечтала ей отомстить. Отмечу еще одну подробность: эта особа хотела выдать свою дочь за молодого Мариуса де Валанжи, но он отверг ее авансы — новый повод для ненависти к Люсьене, которую, по слухам, любит ее кузен. Для полноты картины добавлю штрих, без которого портрет упомянутой дамы был бы неполон. Она переслала вам любовное письмо, написанное якобы Люсьеной некоему молодому человеку, живущему по соседству, и обнаруженное, по утверждению вашей корреспондентки, у ее «невинной дочери». Так вот, написала письмо как раз эта самая дочь, а невинна она лишь в том смысле, что не знает или не понимает, как ее безрассудством воспользовалась мамаша. Я сравнил почерки, заставив под каким-то предлогом мадемуазель Люсьену написать в моем присутствии несколько строк, но, заверяю вас, в этом не было никакой нужды. Стиль и орфография девицы вам известны, а мадемуазель Люсьена, которую мы a priori считали вульгарной, дурно воспитанной и лишенной чувства собственного достоинства, оказалась девушкой необычайно образованной, говорящей на нашем родном языке не хуже, чем мы с вами, обладающей большими познаниями, чем многие знакомые нам мужчины, и воспитанной наилучшим образом. Словом, она не только могла бы войти в ваш круг и семью, но сделала бы им честь, так как достаточно ее увидеть, чтобы почувствовать к ней уважение, приязнь и, осмелюсь сказать, проникнуться восхищением.

Труднее было проверить обстоятельство более щекотливого свойства. Вам донесли, что мадемуазель де Валанжи давно неравнодушна к «молодому негодяю — учителю», введенному в дом «мерзавкой служанкой». Меж тем «молодому негодяю» тридцать два года, и он обладает обширными познаниями, высокой нравственностью и редкими душевными свойствами. Он беден, по происхождению простолюдин, но если бы Люсьена избрала его спутником жизни, она нисколько не унизила бы себя, напротив, доказала бы, может быть, высоту своих помыслов и чувств. Впрочем, я знаю ваши взгляды на общественные условности и не собираюсь их сейчас оспаривать. Мне было поручено установить факты — излагаю вам их: «молодой человек» с негодованием отверг клеветническое обвинение в корыстном умысле. Более того — он сообщил мне, что уже давно обручился в присутствии госпожи де Валанжи с «мерзавкой служанкой» — ангелом-хранителем этого дома, олицетворением преданности, разума, прямодушия, трудолюбия и целомудрия.

Я многое могу рассказать вам об этой Женни, о роли, которую она сыграла в жизни мадемуазель Люсьены, о том, какую ценность имеют, с моей точки зрения, ее свидетельские показания. Передо мной раскрыли все карты, и я лишь утвердился в своем мнении касательно вопроса о гражданском состоянии. По первому вашему требованию изложу вам всю правду, как велят мне мой долг и совесть. Не изменил я также взгляд на незаконность завещания, лишающего ваших детей наследства их бабушки. Но все это — вопросы второстепенные, с ними можно повременить, тем более что я принял все меры, дабы оградить права ваших детей. То, что интересует вас в первую голову, вам теперь известно: мадемуазель де Валанжи достойна имени, на которое притязает — с полным, быть может, основанием, хотя доказать это, по моему убеждению, она не сможет. Но вполне возможно, что она будет настаивать на своих притязаниях. По букве закона она ни на что не имеет права, тем не менее, если суд примет во внимание высокую нравственность как мадемуазель Люсьены, так и Женни, тяжба, возможно, затянется. К тому же вам следует принять в расчет общественное мнение, играющее немалую роль во Франции вообще, а в ее южных областях в частности, особенно когда разбираются дела романтические, окутанные покровом тайны. Здесь в ходу множество предположений, недоуменных вопросов, даже шуточек по поводу чудесного возвращения девочки и неодобрительной воркотни иных синих чулок насчет ее неженственного воспитания и эксцентрических замашек вроде верховой езды и одиноких прогулок по пустынным местам, которые у нас в Англии вовсе не кажутся эксцентрическими. Клевета, пущенная вашей недостойной корреспонденткой, распространится — а скорее всего, уже распространилась — среди пошлых мещан и даже в ханжеских кружках здешней аристократии провинциального толка. Но я беседовал с английским консулом, с префектом, с мэром, с командующим нашей флотилией лордом Певерилом, уже десять лет живущим в Йере, с миссис Оук, у которой бывает весь высший свет Тулона, навел справки в Лионе и Марселе, написал в Ниццу и Канн адресатам, указанным мне вами, и уже получил от них ответы. Таким образом, могу заверить вас, во-первых, в том, что самая почтенная и влиятельная часть общества стоит за Люсьену де Валанжи и против ее завистников и клеветников; во-вторых, что слишком ожесточенное оспаривание прав этой особы будет встречено неодобрительно; в-третьих, что тяжба по поводу наследства, затеянная людьми куда более богатыми, чем указанная в завещании наследница, произведет дурное впечатление и очень усложнит положение уполномоченного вами лица.