Призраки дома на холме. Мы живем в замке - Ширли Джексон

– Ты ничего не забыла? – спросил он Констанцию. – Терпеть не могу ходить дважды.

Когда он был уже далеко и дошел, должно быть, до черного камня, я сказала:

– Он забыл библиотечные книги.

Констанция посмотрела на меня пристально.

– Мисс Злючка, вы нарочно не напомнили.

– Что ему до наших книг? Он в доме чужой, ему и дела нет до наших книг.

– Представляешь, – Констанция заглянула в кастрюльку на плите, – скоро будем салат собирать, такая теплынь стоит.

– А на Луне… – начала я, но замолчала.

– На Луне, – Констанция обернулась с улыбкой, – ты, конечно, вкушаешь салат круглый год?

– На Луне всегда есть всё. И салат, и тыквенный пирог, и Amanita phalloides. И растения, пушистые, как кошки, и кони поводят крыльями, точно танцуют. На Луне дядя Джулиан выздоровеет, и там всегда будет светить солнце. Ты наденешь мамин жемчуг и станешь петь, а солнце будет светить всегда.

– Я тоже хочу на твою Луну. Не замесить ли тесто на имбирную коврижку? Или остынет? Вдруг Чарльза долго не будет?

– Не пропадет твоя коврижка, я ее сама съем.

– Чарльз сказал, что обожает имбирную коврижку.

Я строила на столе домик из библиотечных книг, две на ребро – стенки, а третья сверху, поперек, – крыша.

– Ты старая колдунья, – сказала я. – И живешь ты в имбирной избушке.

– А вот и нет, – отозвалась Констанция. – Я живу в чудесном доме с сестренкой Маркисой.

Я рассмеялась, глядя на нее: хлопочет над своими кастрюльками, лицо все в муке.

– Может, он никогда не вернется, – сказала я.

– Вернется-вернется – я ему коврижку пеку.

Чарльз лишил меня работы – заняться нечем. Я решила было пойти на протоку, но одумалась: протоки там могло не оказаться вовсе, ведь по вторникам я туда никогда не ходила. А поселковые, верно, поджидают меня, посматривают на дорогу, подмигивают и вдруг столбенеют – вместо меня идет Чарльз. Где же, где Мари Кларисса Блеквуд? – все ошеломлены. Я хихикнула: Джим Донелл и мальчишки Харрисы небось все глаза проглядели – не иду ли?

– Чего смеешься? – Констанция повернулась.

– Я придумала: ты слепишь имбирного человечка, а я назову его Чарльз и съем.

– Ох, Маркиса, ты опять за свое.

Констанция сейчас рассердится – и на меня, и на коврижку; уберусь-ка лучше из кухни подобру-поздорову. Впереди все утро, но дом покидать не хочется, да и самое время поискать средство против Чарльза; я направляюсь наверх, а запах имбиря преследует меня почти до второго этажа. Чарльз оставил дверь в комнату приоткрытой – не настежь, но вполне достаточно, чтобы просунуть руку.

Я толкаю сильнее, дверь открывается, и глазам предстает папина комната – теперь это комната Чарльза. Постель за собой он убрал – видно, мать в детстве научила. Чемодан на стуле, но закрыт; есть его вещи и на комоде, среди папиных: там и трубка, и носовой платок – все, чем осквернил Чарльз папину комнату. Один из ящиков комода слегка выдвинут: все-таки Чарльз рылся в папиных вещах. На цыпочках почти бесшумно, а то Констанция внизу услышит – подхожу к ящику. Чарльз, верно, разглядывал папины вещи украдкой; узнай он, что я об этом пронюхала, непременно разозлится; значит, вещи из этого ящика наверняка обладают над Чарльзом величайшей властью, ведь они несут печать его вины. Я ничуть не удивилась, обнаружив, что он рылся в драгоценностях: в выдвинутом ящике оказалась обтянутая кожей шкатулка, а в ней, я знала, золотые часы с цепочкой, запонки и перстень с печаткой. Мамины драгоценности мне трогать не разрешалось, а про папины у нас с Констанцией речи не было, мы в этой комнате вчера даже не убирали; наверно, можно открыть шкатулку и что-нибудь вынуть?

Часы покоятся отдельно, на атласной подушечке, и молчат – не тикают; возле них змейкой свернулась цепь. К перстню я не притронулась, от перстней и колец все внутри сжимается, стягивается проволокой, колец не разомкнуть, они безвыходны; а вот цепочка от часов мне понравилась, стоило вынуть – она обвилась, прильнула к руке. Я бережно поставила шкатулку в ящик, плотно задвинула его и вышла, прикрыв за собой дверь; я отнесла цепочку к себе, и там, на подушке, она снова свернулась сонной золотой змейкой. Сначала я решила ее закопать, но пожалела: она и так долго лежала в темноте шкатулки в папином ящике, она заслужила место наверху, прибью-ка ее вместо упавшей с дерева книжки, пусть сияет там в солнечных лучах… Констанция на кухне пекла имбирную коврижку, дядя Джулиан спал у себя в комнате, Чарльз обследовал поселковые магазины, а я лежала на кровати и играла с золотой цепочкой.

* * *

– Это золотая цепочка от часов брата, – дядя Джулиан, любопытствуя, вытянул шею. – Я полагал, что его похоронили при часах.

Чарльз трясущейся рукой протягивал цепочку, рука так и ходила ходуном на фоне желтой стены.

– На дереве! – Его голос тоже дрожал. – Я нашел ее на дереве, прибитую гвоздем! Господи Боже мой! Что у вас за дом?!

– Ерунда, – сказала Констанция. – Поверь, Чарльз, это сущая ерунда.

– Ерунда?! Конни, эта штука сделана из золота!

– Но она никому не нужна.

– Повреждено одно звено, – Чарльз все оплакивал цепочку. – А я мог бы ее носить. Какого черта вы так обращаетесь с ценными вещами? Мы могли бы ее продать.

– Зачем? – Констанция удивилась.

– Я-то был совершенно уверен, что его похоронили при часах с цепочкой, – сказал дядя Джулиан. – Брат не из тех, кто легко расстается с вещами. Полагаю, он просто не знал, что ее отобрали.

– Она дорогая, – Чарльз терпеливо объяснял Констанции. – Это золотая цепочка, она, вероятно, стоит немалых денег. Разумные люди не прибивают на деревья такие ценные вещи.

– Успокойся, обед остынет.

– Я возьму ее и положу обратно в шкатулку, – сказал Чарльз. Никто, кроме меня, не заметил, что он знает, где ей положено лежать. Он поглядел на меня. – Мы еще выясним, как цепочка попала на дерево.

– Ее повесила Маркиса, – сказала Констанция. – Садись обедать.

– Откуда ты знаешь? Про Мари?

– Она всегда так делает, – Констанция улыбнулась мне. – Глупышка-Маркиса.

– Неужели правда? – Чарльз медленно пошел к столу, не сводя с меня глаз.

– Брат любил себя чрезвычайно, – произнес дядя Джулиан. – Самовлюбленный человек и весьма нечистоплотный.

* * *

На кухне все стихло; Констанция пошла укладывать дядю Джулиана, он всегда спал после обеда.

– Куда же денется бедняжка Мари, если сестра выгонит ее из дома? – спросил Чарльз у Ионы; тот прислушался. – Что станется с бедняжкой Мари, если Констанция и Чарльз ее разлюбят?

* * *

Не знаю, с чего мне вдруг взбрело в голову, что Чарльза можно попросить – и он уедет. Я отчего-то решила, что достаточно попросить его повежливей; наверно, сам он об отъезде и не думает – значит, надо ему напомнить. И поскорее, иначе дом пропитается его духом насквозь – не смоешь, не вытравишь никогда. Дом и так уже пропах им, его табаком и лосьоном для бритья; братец целыми днями топает по всем комнатам, оставляет на кухне трубку, раскидывает повсюду перчатки, кисет и бесчисленные коробки спичек. Он ходит в поселок каждый день, приносит газеты и бросает их повсюду, даже на кухне, а там они могут попасться на глаза Констанции. Искрой от трубки он прожег обивку на стуле в гостиной; Констанция не заметила, а я решила ей не показывать, надеялась, что теперь оскорбленный дом отторгнет Чарльза сам.