Разбитые звезды - Меган Спунер

Прежняя Лилиан, которую любил Тарвер, вытерлась бы досуха полотенцем, расчесала бы волосы, чтобы они стали блестящими и гладкими. Она стояла бы так близко рядом с ним, что он чувствовал бы ее тепло, руки легко касались бы одна другую, ее волосы щекотали бы ему плечо, и тогда он не выдержал бы и пылко обнял ее. Она любила бы его.

Проведя всю жизнь среди балов и салонов, модельеров и высокой моды, флирта и козней, та Лилиан впервые ожила здесь.

Но кто такая я?

Тарвер уверен, что я – это я, его девушка, но откуда он знает? Я хочу ему верить. Иногда почти верю. Я хочу верить, что я больше, чем иллюзия. Но когда одеваюсь и ткань царапает мою обнаженную чувствительную кожу, то думаю, что я не больше, чем воспоминание.

Когда Тарвер возвращается, я уже оделась, собрала в пучок мокрые волосы, с которых по затылку стекают холодные капли, почистила зубы, выпила воды, чтобы сухие губы не были такими бескровными.

Тарвер стоит в дверном проходе и улыбается мне.

– Лилиан, – говорит он.

Он думает, что я не вижу, как он тянется ко мне, а потом останавливается. Это движение столь мимолетное, что его едва можно заметить. Мысленно я кричу ему не произносить это имя – Лилиан. Отголосок.

Если бы он его не произносил, я бы уже исчезла.

Он старается сделать пустую спальню жилой и по-домашнему уютной. Знаю, Тарвер делает это ради меня, но еще он не привык сидеть без дела. Он видит, что я потихоньку разваливаюсь. И разрывается: хочет, чтобы я помогла ему разобраться в документах и вскрыть защитный механизм, и не хочет, чтобы я спускалась под станцию и все больше слабела, находясь близко к той двери.

Он не знает, что мне нужны его прикосновения, что больше всего на свете я хочу броситься ему в объятия. Тело до сих пор саднит, но мне все равно. Я хочу почувствовать, как его пальцы касаются моих волос, как его губы целуют лицо. Мне так отчаянно нужны его тепло и сила. Хочу ощущать это каждую секунду, пока я здесь, пока не исчезла навеки.

Но я не его Лилиан. Не могу думать о том, кто я такая или кем я стала, позволять ему прикасаться к себе. Мне осталось лишь найти способ спасти Тарвера и вернуть его домой. Это побуждало меня не сдаваться до того, как я умерла на поляне. Если в любое мгновение я могу превратиться в пыль и с этим ничего не поделать, то я должна хотя бы завершить начатое.

Я могу его спасти.

Он лучше переносит воздействие энергетического поля в недрах станции, силы, исходящей из-за двери. Но он не разбирается в электронике, поэтому я осторожно разбираю стеновые панели, изучаю микросхемы, пытаюсь вскрыть замок, замкнув провода. Я думаю, он до сих пор не уводит меня силой от круглой двери в подвале только потому, что считает ее нашей единственной надеждой на спасение.

Все, что здесь случилось, вело нас к этой двери. Тарвер думает, что сможет использовать то, что спрятано внутри, если попадет туда. Он думает, что это сохранит мне жизнь.

Но как сохранить жизнь тому, кто уже мертв?

Мне кажется, я уже знаю, что за дверью. Дрожь, металлический привкус во рту, головокружение – все это случается всякий раз, когда мне являются видения. И все эти ощущение в разы усиливаются, когда я подхожу близко к двери.

Я чувствую шепоты за дверью. Они чего-то отчаянно хотят, но не в силах это сделать и только пытаются достучаться до нас мысленно. Они заперты. Они ждут.

И я начинаю понимать, что они от нас хотят. Все-таки я тоже узница в разваливающемся теле. Я понимаю лучше Тарвера, какие страдания это причиняет.

Я больше так не могу. Мне все сложнее сосредоточиться. Невольно представляю, что их страдания – мои страдания. Они застряли между жизнью и смертью и не в силах прекратить эту пытку. Когда откроем дверь, я должна сделать все, чтобы включить электропитание и отправить сигнал, а не поддаться порыву и дать им то, что они хотят.

Желание помочь шепотам, сделать то, что они хотят – покончить со всем, – пересиливает желание быть с Тарвером.

Днем или вечером, когда мы едим, он наблюдает за мной, и я не могу – ничего не соображаю. Я слышу, что он пытается привлечь мое внимание.

– Все хорошо, Лилиан?

Я держу в руке ложку. Мы ужинаем, передо мной стоит миска с тушеным мясом. Я словно потерялась.

Я безучастно смотрю на него.

– Лилиан? – Голос его тих, а брови нахмурены. Левая рука подрагивает, будто он хочет протянуть ее и взять мою.

– Не называй меня так.

– Что? – Он смотрит на меня недоуменно. – Это твое имя. Как мне еще тебя называть?

– Мне все равно. Но не зови меня так. Я не твоя Лилиан. Я – копия.

– Прекрати! – Потрясение дает выход гневу, боли и растерянности. Его голос звучит надрывно. – Ты – это ты. У тебя твои воспоминания, голос, глаза, манера речи. Мне все равно, как это случилось, но ты – это ты. Скажи мне, в чем разница.

Вдох. Я заставляю себя посмотреть на него. Лилиан отвела бы взгляд.

Где-то, в глубине моего разума, она отчаянно хочет выбраться, подойти к нему и прекратить истязать его.

– Разница в том, что она мертва.

Я вижу, что он борется с собой, с порывом ко мне подойти. Закричать. Сдаться – хотя бы ненадолго.

– Ты – это ты, – повторяет он. Его взгляд полон боли. – Ты – та же девушка, с которой я потерпел здесь крушение, это тебя я тащил через леса и горы, ты забиралась в разбитый корабль, полный мертвецов, чтобы спасти мне жизнь. Ты – та же девушка, которую я любил, и сейчас я тоже тебя люблю.

Хватит. Прекрати. Ни слова больше. Пожалуйста…

У меня сдавливает горло.

– Я люблю тебя, Лилиан, – тихо и настойчиво говорит он. – Я люблю тебя, я должен был это сказать до того, как ты…

Я слышу, что у него перехватывает дыхание, чувствую это в собственной груди. Я закрываю глаза.

– Ты – моя Лилиан.

Я качаю головой.

– Не знаю, кто я и почему меня вернули. Пока я не исчезла, сделаю то, что хотела она, – открою дверь, отправлю сигнал и верну тебя домой.

– Нас. Я никуда не уйду без тебя.

– Мой отец – влиятельный человек, и его корпорация настолько могущественна, что была способна спрятать целую планету. Может, папа даже не знает, что тут творится. А если другие узнают, что тут случилось, думаешь, они не смогут избавиться от нас? Я была мертвой… Думаешь, они просто оставят меня в покое?

Тарвер сжимает челюсти.

– Они никогда не узнают, что здесь случилось. Мы солжем.

Я смотрю на него, и у меня разрывается сердце.

– Тарвер. – Я делаю вдох. – Ты не можешь солгать. Они узнают. Они обследуют меня и узнают. А тебя подведут под военный трибунал. Ты все потеряешь.