Хроника одного скандала - Зои Хеллер

На столе перед Конноли Шеба увидела выдранный газетный клочок с рекламой распродажи в «Харродз». Иллюстрацией служил «высокохудожественный» штриховой набросок дамы в меховой накидке, с осиной талией и презрением на лице. Конноли, как выяснилось, срисовывал это произведение искусства в тетрадку по математике. Шеба заверила его, что ругать не собирается, а подошла, просто чтобы взглянуть, чем он занят.

— Неплохая работа, — похвалила она.

Конноли скорчился — то ли от смущения, то ли от похвалы. («И головой мотал из стороны в сторону, будто слепой», — вспоминала Шеба.)

— Только, знаешь, — продолжала она, — не стоит копировать чужие рисунки. Почему бы тебе не нарисовать что-нибудь из жизни? Или даже придумать что-то свое?

На миг польщенный, Конноли тут же снова замкнулся и раздраженно передернул плечами.

— Нет, видишь ли, — поспешила исправить положение Шеба, — я хотела сказать, что у тебя должно здорово получаться. Замечательный рисунок.

Сменив тему, она поинтересовалась его именем и возрастом; посетовала, что не видела его у себя в студии. Вопрос о том, какой факультатив он выбрал вместо гончарного дела, напугал Конноли. Он буркнул что-то невнятное.

— Какой? — переспросила Шеба.

— Для отстающих, мисс, — хрипло каркнул парень.

Вопреки утверждениям некоторых журналистов, Конноли не был ни «дефективным», ни «слаборазвитым». Как и у доброй четверти учеников Сент-Джорджа, у него возникли «проблемы с грамотностью», у нас принято именно так это называть. Иными словами, парень с трудом читал и писал, в связи с чем и посещал дополнительные занятия для отстающих. Расспросив его поподробнее, Шеба узнала, что и ее класс керамики он не посещает именно из-за этих дополнительных занятий.

— Но ведь так не должно быть, — удивилась Шеба. — Надо что-то делать!

Шеба успела увидеть еще одно неопределенное движение плеч, прежде чем оторваться от беседы с Конноли. Один ее подопечный из восьмого класса пытался поджечь другого, семиклассника, с помощью зажигалки.

Тем вечером, рассказывала позже Шеба, она вспомнила разговор с мальчиком и взяла себе на заметку поговорить с завучем о пересмотре расписания Конноли. Нельзя лишать парнишку, подумала она, занятий искусством — возможно, единственного предмета, к которому у него есть склонность. Шебе хотелось помочь.

В наше время благие намерения учителей средних школ — не редкость. Педагоги из молодых втайне лелеют надежду «изменить мир». Насмотревшись американских фильмов, где хорошенькие учительницы приручают школьных головорезов с помощью цитат из Дилана Томаса, мои юные коллеги тоже загораются желанием завоевать сердца питомцев поэзией и состраданием. Во времена моей учебы ни о чем подобном не помышляли. Мы с однокурсниками не рассчитывали добиться уважения учеников или воплотить в жизнь мечты. Надежды наши не заходили дальше обучения школьников элементарным умениям и навыкам плюс разве что некоторым правилам личной гигиены. Возможно, мы были слишком практичны, но, на мой взгляд, взлет педагогических амбиций и одновременный рост детской безграмотности — далеко не простое совпадение. Пусть мы меньше заботились о душах учеников, зато прочно вбивали в их головы правила деления столбиком.

Разумеется, Шебе не удалось добиться для Конноли другого графика учебы. Она дошла до самого Теда Моусона, но нарвалась на бесцеремонный отказ.

— Составить расписания без малого полутора тысячам учеников, — заявил Моусон, — не проще, чем разыграть шахматную партию в трех измерениях. Одному керамику подавай, другому столярное дело. Эдак я сутками буду здесь торчать.

Шеба рассыпалась в извинениях — ей совсем не хотелось доставлять начальству неприятности.

— Школа-то у нас общеобразовательная, — с игривым укором попенял ей Моусон, — а не какой-нибудь лицей для избранных, черт побери.

Последнее замечание взбесило Шебу, уловившую в нем намек на ее аристократическую наивность, и она дала себе зарок добиться своего, даже если для этого потребуется визит к директору. Обещания она так и не исполнила. Закрутилась, по ее собственным словам. Слишком много было дел. А я осмелюсь предположить, что она просто потеряла к проблеме интерес, как это чаще всего и случается с доморощенными реформаторами.

Через несколько дней после знакомства с Конноли Шеба обнаружила в ящике своего стола набросок — примитивный карандашный женский портрет на линованной бумаге, выполненный в излюбленном романтическом стиле уличных художников. Громадные глаза дамы пьяно косили, а ненормально длинные руки заканчивались беспалыми ладонями. Незнакомка таращилась в пространство с выражением хмельной чувственности. В глубоком вырезе блузы вспухали густо заштрихованные прелести. «Соблазнительная леди», — корявыми печатными буквами подписал свое произведение неизвестный художник.

Шебе не составило особого труда догадаться, что она и есть «соблазнительная леди», что рисунок задумывался как портрет и что постарался над ним тот самый светловолосый парнишка с продленки. Нет, Шеба не обиделась и не занервничала. Напротив, она была приятно удивлена и польщена. На общем фоне царящей в школе жестокости эксцентричный поступок Конноли покорил ее своей невинностью. Учитывая отсутствие подписи, Шеба решила не смущать автора и не показывать виду, что разгадала тайну. Рано или поздно, подумала она, Конноли себя проявит. В самом деле, незадолго до каникул Шеба наткнулась на Конноли за порогом своей студии — он явно поджидал, когда она пойдет обедать.

Шебе запомнилось, что парень был легко одет, не по сезону. На дворе стоял промозглый октябрь, а Конноли в футболке и хлопчатобумажной куртчонке. Он почесал живот, ненароком задрав футболку и продемонстрировав Шебе заметную впадину, уходящую к лобку. «А я и забыла, как выглядит юное мужское тело», — сказала мне как-то Шеба.

— Видели рисунок? — спросил Конноли.

Шеба разыграла изумление:

— Как? Значит, это твой?

Конноли робко признал ее правоту.

Похвалив портрет, Шеба поинтересовалась, почему он не подписан.

— Погоди-ка минутку, — добавила она, вернулась в студию и выдвинула нижний ящик стола, где хранила рисунок. — Подпишешь?

Топтавшийся на пороге Конноли нерешительно глянул на нее.

— Зачем, мисс?

Шеба рассмеялась.

— Да просто так. Мне было бы приятно, но если не хочешь, то и не надо. Хотя обычно художникам нравится, когда признают их талант.

Конноли пересек комнату и склонился над столом.

— У меня есть рисунки и получше, — сказал он. — Здесь руки не вышли.

Шеба объяснила, что руки вообще даются с трудом, что для будущего художника очень важно как можно больше рисовать и изучать строение тела. Неожиданно она заметила, что Конноли глазеет на ее собственные руки. Ей стало неловко — уж очень они неженственные и неухоженные. Опустив листок на стол, Шеба скрестила руки и спрятала ладони под мышками.