Девятый камень - Кайли Фицпатрик

Моя дорогая матушка, которая навестила меня на прошлой неделе, пришла в ужас, когда увидела мужчин без пиджаков, курящих прямо на улице. Я не могла предотвратить ее визит, хотя и очень старалась. Не волнуйся, я была одета, хотя одобрения с ее стороны не дождалась. Она живет в христианском страхе, что я проявляю неуважение к мертвым, потому что не хожу в трауре. Впрочем, ты же знаешь, она постоянно приходит в ужас от моего возмутительного поведения. Я сознательно не ношу черный цвет, потому что Франц любил яркие цвета. И еще свет. Про туман он говорил: „Освещение не годится для того, чтобы рисовать“, но оставался в своей студии, рисовал солнце на своих полотнах при помощи красок и порошков. Вижу его как наяву: костюм в разноцветных пятнах, светлые волосы падают на глаза…

Я готовлю себя к посещению студии Франца в Кенсингтоне; я уже достаточно долго это откладывала, а платить ренту за нее довольно глупо. Я должна ее освободить и прихожу в отчаяние от необходимости это сделать.

Я благодарю тебя за слова соболезнования, дорогая моя; твои письма для меня точно сияющие фонари, помогающие найти дорогу во мраке моего горя. А еще я признательна тебе за то, что ты не стала предлагать мне решения этой проблемы. Моя мать заявила, что опий облегчит боль моего сердца, поскольку сама она регулярно его употребляет, чтобы справиться с меланхолией и беспокойством. Я не стану его принимать, потому что видела, как он притупляет ум и ослабляет конечности. Кроме того, она не понимает, почему я избегаю общества моего отца, в то время как именно он дает ей этот яд, считая, как большинство уважаемых врачей, что женщина больна, если она непокорна, и в случае необходимости ее нужно накачивать успокоительными средствами. У меня в медальоне лежит локон волос Франца — и это облегчает мою боль.

Не думай, что я чувствую себя совсем одиноко в пустом доме, где компанию мне составляет только миссис Веспер. Моя экономка молчалива, как ты помнишь, но меня устраивают ее манеры, хотя мои посетители порой находят ее довольно странной. По правде говоря, у меня побывало не так много гостей, кроме моей матери, сейчас меня не особенно интересуют салоны, которые мы с Францем прежде так любили. Мне кажется, что их веселье и живость относятся к другой жизни, хотя и не такой далекой. Мне говорят, что печаль постепенно, со временем, отступит.

Впрочем, я обмакиваю перо в чернила вовсе не за тем, чтобы рассказать о моей грусти, поэтому поведаю тебе о своей недавней встрече с мисс Герберт, золовкой леди Синтии Герберт, которая должна скоро вернуться из Индии. Ты наверняка слышала о ней, ведь она интересовалась художницами из Челси и Хэмпстеда. Одно время она собирала творческих дам, точно бабочек, прикрепляя их за яркие крылышки к стенам своей гостиной. Она невероятно богата и была патронессой Лиззи Сиддал[9]и фотографа Джулии Маргарет Камерон[10]. Но вернемся к моей встрече. Возможно, ты знаешь или нет, что у Синтии Герберт имеется знаменитая коллекция драгоценностей. У нее великолепный вкус, а к нему еще и толстый кошелек, и ее прекрасно знают в „Компании золотых и серебряных дел мастеров“ на Риджент-стрит. Мне сообщили, что она ужасно беспокоится за свою коллекцию, потому что горе затуманило ей рассудок и она очень изменилась после смерти мужа, лорда Герберта. Они провели в Индии два года, а потом он неожиданно умер. Между нами, когда я говорила с сестрой лорда Герберта, у меня сложилось впечатление, что в его смерти было нечто странное, но она постаралась это скрыть — как мне показалось, слишком тщательно. Она не сообщила никаких подробностей, но я поняла, что она не в состоянии заставить себя вспоминать об этом ужасном событии.

Похоже, после смерти лорда Герберта Синтия Герберт написала сестре своего мужа из Индии и спросила, знает ли она даму, которая могла бы сделать для нее особую канцелярскую работу, касающуюся ее драгоценностей. Как нам с тобой известно, дамы вроде Синтии Герберт склонны накапливать собственность именно в таком виде, так как все остальное переходит во владение их мужей в день свадьбы, но не кажется ли тебе необычным, что она беспокоится о таких вещах практически сразу после его смерти?

И тем не менее мисс Герберт оказалась настолько добра, что подумала обо мне, зная о моей недавней потере и полагая, что мне потребуется работа. На самом деле, Барбара, семья Франца очень щедро меня обеспечила, поскольку я, разумеется, отказалась вернуться в дом моего отца, как полагается уважающей себя вдове!

Леди Герберт прибывает в Лондон на следующей неделе, и мисс Герберт предложила нам встретиться за чаем, когда она немного придет в себя после своего путешествия. Она также сказала, что мы, возможно, найдем утешение в обществе друг друга, ведь мы обе пережили одинаковую потерю. Я не собиралась браться за какую-нибудь еще работу, кроме моего регулярного сотрудничества с „Меркьюри“ и статей в женском журнале, но даже миссис Веспер считает, что я слишком много времени провожу в своей гостиной. Более того, она предложила помочь мне одеться, что совсем не в ее стиле, потому что, когда я нанимала ее в качестве экономки, она дала мне понять, что не намерена становиться горничной. Я, в свою очередь, заверила ее, что мне горничная не нужна. По правде говоря, миссис Веспер была и есть для меня гораздо больше, чем просто экономка, в особенности когда я болела, и я начала полагаться на ее компанию и разумные советы.

Септимус Хардинг хочет, чтобы я продолжала писать статьи о необычных женщинах, несмотря на мое недавнее отсутствие на страницах „Меркьюри“. Он говорит, что „Гардиан“ печатает такие обзоры и мы тоже должны. Поэтому я ищу темы и интересных женщин и решила связаться с Джулией Маргарет Камерон. Может быть, написать о тебе? Знаменитая Барбара Бодишон, не только художница и патронесса образования и искусства, а еще и защитница нашего пола?

Я надеюсь, дорогая, что все твои многочисленные начинания успешны, и скоро напишу тебе снова.

Твой верный друг

Лили».

Мы не можем вырвать из нашей жизни ни одной страницы, но можем бросить в огонь всю книгу.

Жорж Санд, 1837 г.

На пристани Темпл в конце Стрэнд-лейн набережная Темзы была почти безлюдной. Здесь находились доки для небольших грузовых судов и несколько жалких портовых офисов. Весенним вечером вроде этого, когда запахи реки, нефтеперегонного и кирпичного заводов не липли к холодному туману, рабочие доков и судовые клерки после захода солнца разбрелись по своим излюбленным тавернам, чтобы пропустить пару стаканчиков спиртного.

Херберт Пейси, младший судовой клерк, еще не отправился в «Якорь», потому что не успел покончить с бумажной работой. Он устал проверять ящики с чаем, мешки с зерном и темными, маслянистыми кофейными зернами коричневого цвета и уже начал задыхаться от поднятой пыли. Оглядывая склад, он вздрогнул, вспомнив, что произошло здесь на прошлой неделе. Маленькое судно «Лакшми» подошло к пристани, когда он собирался на обед, возникла обычная суматоха, как и всякий раз, когда прибывает корабль из Бомбея. «Лакшми» официально считался пассажирским судном, но брал на борт небольшое количество «избранных» пассажиров, таких, кто готов платить за апартаменты, а не обычную каюту на одном из больших лайнеров. Таким образом, на «Лакшми» всегда имелось свободное место в трюмных отсеках для исключительных грузов.